Век Филарета

    Выпускник саратовской семинарии Николай Чернышевский за год обучения в Петербургском университете растерял всю свою веру. Он смеялся над варварским языком молений к никому, презирал святош-обманщиков и почитал главной премудростью учение материалистов Бюхнера и Фейербаха, которое, в отличие от поверхностного семинарского образования, отвечало на глав­ные вопросы жизни...

    Пока эти юноши и мальчики далеки от центра русской жизни, но еще немного, и они сами объявят себя этим центром. Не подозревая о том, благодушное российское дворянство было за­нято своими заботами.

     В Москве среди дворянской публики немалое внимание вызвал выход «Московского сборника», содержащего обсуждение вопросов политических. Но все же в тот год «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя действительно сильно занимали умы просве­щенного общества. Новая книга известного уже писателя разд­ражала отказом от привычного легкого тона его сочинений, других подчеркнутою нравоучительностью — будто новый апостол вы­искался! — а иных и главными идеями, ощутимыми в сочинении, словно заимствованными у графа Уварова: православие, само­державие, народность.

    — Как вы хотите, чтобы в наше время, напыщенное народной спесью, не зазнался писатель, закуренный ладаном с головы до ног? — неторопливо рассуждал в гостиной Английского клуба Петр Яковлевич Чаадаев,— Мы нынче так довольны всем своим, домашним, так радуемся своим прошедшим, так величаемся своим будущим... Недостатки книги Гоголя принадлежат не ему, а тем, которые еще недавно превозносили его до безумия. И грустно мне, господа, когда я вижу всю эту злобу, вдруг хлынувшую на великого писателя за то только, что перестал нас тешить, а исповедуется перед нами и старается по силам своим сказать нам доброе и поучительное слово... И слово важное! Мы искони были люди смирные и умы смиренные, так воспитала нас Православная Церковь, единственная наставница наша. Горе нам, если изменим ее мудрому учению! Ему мы обязаны всеми лучшими народными свойствами, своим величием, всем тем, что отличает нас от прочих народов и творит судьбы наши...

    Речи басманного затворника разносились по Москве и встре­чали разное отношение. Вчерашние московские любомудры давно разделились, образовав западническое течение, главой которого считался Грановский, и более многочисленное славянофильское с Хомяковым, братьями Киреевскими и Аксаковыми, Шевыревым, Погодиным и молодым Самариным. Для одних от чтения Гегеля и Фейербаха открылся путь в безверие и даже прямое богоборчество, для других — путь к Церкви, путь православного восстановления.

    В один из хмурых ноябрьских дней в Успенском соборе Тро­ицкой лавры заканчивалась литургия. В храме было сумрачно, большая часть свечей отгорела. Паломники из простых толпились на просфорами, обходили иконы и прикладывались к ним, а только что причастившиеся с умиленными и просветленными лицами толпились за решеткой перед амвоном. По другую сторону ре­шетки стояло дворянство и купечество. Отец наместник вышел из царских врат, дабы осенить крестным знамением молящихся, как вдруг что-то кольнуло сердце, и он увидел — увидел не глазами, а внутренним зрением —проблеск ослепительно ясного спета. И он не удивился пришедшей догадке: Аня здесь.

    Отец Антоний знал, что она давно вышла замуж за достой­нейшего человека — графа Александра Петровича Толстого, ге­нерал-лейтенанта в отставке, оставившего государственную служ­бу по убеждениям, человека в высшей степени порядочного, которого даже фрейлина государыни, известная насмешница Алек­сандра

Смирнова-Россет, называла «примерным христианином». Гоголь в разговоре упомянул, что граф давал ему кров во Франк­фурте и Париже, приглашает и в Москве поселиться у себя. Князь Сергей Михайлович Голицын рассказывал о щедрости графа в делах милосердия... Но ведь так и должно было быть! Его Аня не могла выбрать иного!..

Служащий иеромонах произнес отпуст, и начался молебен в память святого благоверного великого князя Александра Невс­кого. Отец Антоний не поднимал глаз, но знал, что они — граф и Аня — остались. Вот в последний раз пропел монашеский хор «Величаем тя, святый благоверный княже Александре...» Намест­ник прошел в алтарь, за ним все сослужащие иеромонахи и иеро­диаконы.

    — Подашь мне просфору,— велел отец Антоний алтарнику и с напрестольным крестом вышел на амвон. Первым подошел к кресту граф Протасов, будто переселившийся в Москву, за ним какой-то седоусый небольшого роста генерал с женою и дочками...