Век испытаний

Когда интересы ухажёров пересекались, это неминуемо приводило к очной дискуссии за углом дворца культуры. Бились до первой крови и, естественно, один на один. Беспристрастные судьи — товарищи дуэлянтов — никогда не вмешивались в разговор джентльменов, лишь следили за соблюдением кодекса чести. Считалось дурным тоном пользоваться подручными средствами: досками, кирпичами — так можно и зашибить ненароком, а цель такая не ставилась. Приветствовались многообещающие выражения в стиле «щас я тебя…» и им подобные, проскакивали крепкие словечки, пыль стояла столбом, и через некоторое время победитель мог положить руку со сбитыми об зубы конкурента костяшками на талию предмета своего обожания. При этом сама девушка с трепетом ждала, кто же победит. И не всегда её интерес совпадал с результатами боя.

И Оля Клименко, стоя между колоннами дворца культуры, не знала, куда деть руки от волнения. Фёдор всё-таки решил не отступать от своих планов, и они с Василием разговаривали о том, как жить дальше. Судя по шуму, дискуссия проходила по всем правилам.

Через пять минут из-за угла в сопровождении друзей появился гордый Василий, в полностью помятых брюках, без нескольких пуговиц на рубашке и с накинутым на плечи, абсолютно чистым пиджаком.

— Ну вот, теперь он не будет тебя доставать. Мы договорились, — Вася вытер щёку и обнял Олю.

Так началось их счастье, в результате которого скоро на свет появился самый дорогой теперь для Василия человек — дочь Антонина…

* * *

— Как тебя одного оставлять! — дочь с потёкшей тушью присела рядом с кроватью Матвеева с виноватым видом.

— Да что ты, моя хорошая, я живучий, ты знаешь.

— Почему не сообщил? Я как по телевизору увидела, домой трезвоню, там никого — хорошо, соседям дозвонилась.

Матвеев успокаивающе улыбнулся.

— Тонь, жив — и хорошо, чего сопли распускать. Домой хочу, обещали через пару дней.

— А за живностью кто смотрит? Соседи?

— Да, Жужику варево носят, он старый уже, почти как я, ему много не нужно.

Дочь, похоже, немного успокоилась.

— А кошку что, не кормят? Или ты её на довольствие не ставил?

— Какую ещё кошку, доча? — удивился Василий Кондратьевич.

— Сидит под дверью, красивая, чёрная. Домашняя — сразу видно. И что любопытно — у неё глаза голубые — я таких ещё не видела.

— Вот новости, прямо модель — по твоему описанию. А Жужик что, уступил ей двор?

— Он к ней даже не подходит, боится.

— Посмотрим, кто такая. Вернусь — разберёмся.

— Ты иди, Тоня. Я правда уже нормально себя чувствую. Говорю же, день-два — и домой. А тут хоть высплюсь вволю…

Антонина ещё долго говорила о чём-то, а Матвеева опять сморил странный сон.

Да и на сон то, что он видел, было мало похоже — будто сидел он совсем один в тёмном кинозале и смотрел на экране кем-то хаотично склеенные куски киноплёнки. Нехорошее это было кино. Он проснулся в холодном поту, с чувством тяжёлой усталости во всём теле. Антонины уже рядом не было — ушла. Хотелось отдохнуть, он закрывал глаза и снова оказывался в тёмном кинозале. В полном одиночестве.

* * *

Факелы на стенах мерцающим огнём освещали величественный зал храма Птаха — бога-творца.

Девять жрецов, обритые наголо и одетые в белые одежды, сидели полукругом, внимательно глядя на десятого — стоящего в центре украшенного бирюзовой мозаикой и росписями зала.

Бог Птах и остальные восемь богов, составлявшие вместе великую эннеаду* (девятку), покровительственно расположились на сводах зала. В центре, над местом, где стоял Верховный жрец, был изображён сам Творец, держащий в руке уас* (посох).

— Большой Совет собирается только в исключительных случаях, и сегодня у нас такой день, — низкий, жёсткий голос жреца отразился от стен и потолков большого зала и несколько раз прокатился под его сводами.

— Я никогда не стал бы без причины тревожить вас, самых влиятельных и уважаемых настоятелей храмов Египта, но по традиции я не в праве один принимать решения, касающиеся судьбы нашей касты.

— Говори, Аменеминт, мы готовы внемлить тебе.