Век хирургов

Ее тонкая ночная рубашка едва ли могла скрыть дрожь моей руки – думаю, и она могла бы почувствовать ее. Сердце мое часто билось. Мне пришлось призвать все имеющееся самообладание, чтобы совладать с предательской дрожью. Немного уняв ее, своей отвыкшей от медицинской работы рукой я попытался прощупать опухоль. Ее брюшная стенка была расслаблена, поэтому моя рука не встретила никакого сопротивления, даже когда я надавил на нее сильнее, хотя и был при этом предельно аккуратен. Брюшная стенка была совсем тонкой.

Приблизительно в трех пальцах повыше пупка я наконец обнаружил что-то: это был немного подвижный бугорок, отличающийся несколько более плотной консистенцией, что легко было прощупать. Большая его часть находилась левее от linea alba, белой линии живота. Вся опухоль была размером с детскую ручку, сжатую в кулак.

Мне показалось, что кто-то с силой стиснул мое сердце. Все мое тело пробил холодный пот. Так значит, Ваубан был прав…

Но в те минуты, когда я силился разумом объять необратимую истину, вдруг раздался голос Сьюзен, который вырвал меня из оцепенения, причинявшего мне физическую боль.

«Так ты все знаешь», – сказала Сьюзен.

«Сьюзен, – прошептал я, – Сьюзен…»

Она резким движением вдруг развернулась ко мне, выхватила мою правую руку и прижала ее к своему лицу.

«Хорошо, что ты все знаешь. Теперь ты знаешь также, почему мне так хочется домой, – проговорила она. – Когда мы уедем?»

«Даже не представляю, – сознался я. – Я ездил в Париж совсем не за тем, чтобы подготовить все к нашему отъезду. Я был у Жюля Пеана, который несколько лет назад впервые отважился на хирургическую операцию по удалению подобной опухоли».

«Но его пациент умер…»

«Откуда тебе это известно?» – воскликнул я.

«Не напрасно же я так долго была замужем за тобой. Это и меня научило кое-чему. Я подозревала о своей болезни, а потому прочла все, что только можно было прочесть. Я знаю, что никакой надежды нет. В одном из ящиков моего стола глубоко запрятана «Gazette des Hôpitaux». В ней я и прочла об операции Пеана. Неужели ты хочешь, чтобы и я умерла на его операционном столе?..»

«Я напишу всем хирургам, которых знаю. Я буду призывать их еще раз пойти на тот шаг, на который уже однажды решился Пеан. Я буду настаивать, чтобы они попытались улучшить метод Пеана. Сьюзен, ты будешь жить, если мы останемся здесь». И мы остались.

Сегодня я понимаю, что мне так и не удалось убедить в этом Сьюзен, и понимаю, что она осталась во Франции только из любви ко мне.

Тогда я был все еще далек от мудрости, которая приходит только с возрастом и опытом. Теперь же, обретя ее, я научился понимать, насколько высоки и непреодолимы были барьеры, перед которыми тогда вынужден был остановиться прогресс в хирургии. Моя жизнь сильно переменилась.

С той самой ночи она заставала меня между письменным столом и входной дверью, у которой изо дня в день я дожидался почтальонов и посыльных с местного телеграфа. Я разослал письма всем хирургам, с которыми я познакомился за последние годы и даже десятилетия, если только был уверен, что они все еще трудились в своих прежних клиниках. Я написал в Германию, Австро-Венгрию, Италию, Швейцарию, Францию, Англию, Россию. Я отослал несколько конвертов также в Америку. Я разослал копии статьи Пеана о его первой операции по всему миру. Я настоятельно просил моих адресатов не терять ни секунды и повторить то, что было сделано Пеаном, несколько усовершенствовав его методу – так, чтобы у прооперированного больного оставался шанс выжить.

Если я и получал ответ, то это было новое «Невероятно! Невозможно!» Или же мне в подробностях расписывали, сколько времени может занять усовершенствование технологии.

Из Германии мне выслали некую докторскую диссертацию, которую представил один из студентов Университета Гиссена по имени Карл Теодор Меррем в 1810 году. Меррем был первым, кто провел три операции на собаках, в результате которых установил, что отсечение пораженного раковой опухолью привратника от желудка осуществимо, что возможно создание нового соединения между желудком и двенадцатиперстной кишкой. Первая из прооперированных собак прожила только девятнадцать дней. Вторая собака оставалась живой на протяжении сорока семи дней после операции и после, почувствовав себя совсем здоровой, сбежала от Меррема, а потому тот никак не мог проследить дальнейшую ее судьбу. Все более ушлые медики тогда насмехались над Мерремом, и его эксперимент был забыт, и уж тем более странно, что вспомнили о нем сейчас, через более чем семьдесят лет.

Через несколько дней после этого я получил письмо из Вены. Его адресантом был Иоганн фон Микулич, один из начинающих ассистентов Теодора Бильрота, венского хирурга, известного далеко за пределами своего города и своей страны, прежде всего, за свою профессиональную отвагу.

Дело было в том, что я написал также и Микуличу, с которым познакомился еще в 1879 году в больнице Кингс Колледж, где навещал Листера.