Век хирургов

Сегодня я понимаю, что двигало ей тогда. Я знаю, что она была абсолютно уверена, что ей мог быть уготован только один конец, а потому не давала вспыхнуть даже крошечному огоньку надежды, чтобы не страдать после от тяжкого разочарования. Тогда я промолчал. Но я уже решил упрямо бороться против судьбы и самого Бога, так упрямо, как никогда в моей жизни до этого случая или после него.

Через полчаса я отослал Шонборну телеграмму в Кенигсберг, также я телеграфировал и Рыдигеру в Кульм. В телеграмме к последнему я также описал клиническую картину Сьюзен и поставил в своем обращении к нему несколько коротких, но веских вопросов. В том числе я спросил, готов ли он прооперировать ее… Покончив со всеми делами на телеграфе, я направился к аптекарю и приобрел морфий, единственное средство для облегчения боли, которым мы располагали в те времена.

Через восемь мучительных дней я наконец получил ответное послание из Кульма и письмо из Кенигсберга. В телеграмме, которую я пытался удержать в моих дрожащих руках, говорилось: «Сообщите подробно о самочувствии пациентки и ее физических силах на настоящий момент. Без таковых решение принять не могу. Рыдигер…» Письмо было адресовано мне Шонборном. И в конверте я нашел вырезку со статьей, в которой были изложены детали проведенной Рыдигером шестнадцатого ноября операции на желудке.

Я тут же направил в Кульм новую телеграмму. Надиктовывая ее, я пошел на сделку с собственной совестью, потому что телеграмма содержала заведомую ложь. Она так изображала состояние Сьюзен, будто бы оно ничуть не изменилось с момента моего визита к Пеану или, по крайней мере, было таким же, как до первого болевого приступа. Я пытался унять внутреннюю тревогу, сочиняя доводы в пользу моей же неправды: что приступ накануне до сих пор не имел никаких последствий, что с тех пор Сьюзен немного поправилась, что каждый день по два раза она гуляла под руку со мной по саду. После я уселся за присланную статью. Там говорилось: «…Микотаджевич Юлиус, 64 лет, лишился матери, скончавшейся от чахотки, отец умер от старости. В течение последних двух лет непрерывно испытывает боли в подчревной области. До того никогда не страдал желудочными заболеваниями. Алкоголизм также никогда не входил в список его недугов. Четыре-пять недель назад он стал чувствовать тошноту, а боли усугубились, несмотря на строгую диету и морфий. Уже долгое время в течение всего дня пациент довольствуется лишь супами и некоторым количеством сухарей, но тем не менее регулярно просыпается каждую ночь самое позднее в 12 часов и до 4–6 утра не может уснуть, мучимый сильными болями. Так продолжается до тех пор, пока все съеденное им за день не будет выведено в виде рвоты… Пациент стал заметно слабее, в последнее время, поднявшись, он зачастую испытывал головокружение и плохо держался на ногах…»

Я выронил бумагу из рук. Так близко, так пугающе близко подступило все, о чем писал Рыдигер. Это было то самое состояние, в котором уже находилась Сьюзен.

«В соответствии с этими данными и данными анамнеза, – писал Рыдигер далее, – мы смогли поставить диагноз: ограниченная carcinoma pylori (раковая опухоль на пилорусе) без значительных срощений с соседними органами и, по всей видимости, не дающая метастаз. Приведенную клиническую картину мы посчитали благоприятной для проведения операции. Шестнадцатого ноября 1880 года, – прочел я, и во мне затеплилась надежда, – мы предприняли вмешательство».