Век любви и шоколада (ЛП)

— Это случилось умиротворенно? — спросила я.

Кадзуо некоторое время не отвечал.

— Он был в агонии.

— Он что-нибудь сказал напоследок?

— Нет.

— Оставил ли он какое-нибудь сообщение для меня?

— Да. Он написал вам записку.

Кадзуо протянул мне лист. Почерк Юджи был очень легким. Я прищурилась, прежде чем поняла, что сообщение было написано на японском языке. Я вернула лист Кадзуо.

— Я не могу это прочесть. Вы переведете его для меня?

Кадзуо глубоко поклонился.

— Я не вижу смысла в написанном. Мне очень жаль.

— Попытайтесь. Если вы не возражаете. Может быть, я увижу тут смысл.

— Как пожелаете. — Кадзуо откашлялся. — Моей жене. Рыбы умирают без сожаления, потому что рыбы не любят. Я умру с сожалением, но я рад, что я не рыба.

Я кивнула.

Я опустила голову.

Я не любила его, но я буду ужасно по нему скучать.

Он понимал меня.

Он верил в меня.

Не лучше ли это любви?

Может быть, рыба любит. Откуда Юджи мог знать об этом?

***

Возможно, это был знак отрицания, но я не привезла черную одежду в Японию. Одна из горничных одолжила мне мофуку – черное траурное кимоно. Я надела его, а потом посмотрела на себя в зеркало. Мне показалось, что я кажусь старше. Я вдова. Возможно, так вдовы и выглядят.

Похороны начались как и любые похороны. На тот момент их уже выпало много на мою долю. Они проходили на японском, но не так уж важно, на каком языке они проходят. Крошечная комната со светлыми сосновыми, как изнанка бедняцкого гроба, стенами, была заполнена коллегами Юджи и его родственниками так, что я даже не видела, кто стоял сзади. На алтаре тлел ладан, в воздухе пахло приторно-сладким запахом синтетического пирожного с миндальным кремом, а также сандаловым деревом. (Неважно, сколько мне лет, я никогда не перестану ассоциировать аромат пирожных со смертью). В голубой вазе стояли орхидеи, а белые лилии плавали в неглубокой деревянной миске.

Люди говорят, что мертвые на похоронах выглядят мирными. Этот милый сантимент не соответствует действительности. Мертвые выглядят мертвыми. Тело-то довольно мирное, оно не кашляет, не хрипит, не спорит, не двигается, но это – шелуха, и ничего больше. Тело, когда-то принадлежавшее Юджи Оно, было одето в свадебную одежду. Руки, сжимавшие его любимый самурайский меч, располагались так, что его ампутированный палец был вне поля зрения. Рот был странно изогнут в почти улыбку, такое выражение лица Юджи при жизни не было свойственно. По мне, это был не Юджи, и уж точно мирным его не назовешь.

Священник подал нам знак подойти и оставить ладан у алтаря. После этого люди направились посмотреть на тело, хотя там мало что можно было увидеть. Оно было слоем пустой плоти с грудой костей. Яд Софии убил его неторопливо и ужасно.

Хотя и было принято принести соболезнования вдове, женщина с копной черных волос под широкополой темно-серой шляпой прошла мимо меня к алтарю. Она была выше почти выше всех на похоронах.

Даже со спины женщина казалась измученной. Ее плечи дрожали, она что-то шептала. Я думала, что она молится, хотя не могла разобрать слов или языка. Она подняла руку и задвигала ею, явно осеняя крестным знамением. Чем дольше я рассматривала ее, тем больше ее волосы казались мне высококачественным париком. Что-то было не так. Я встала и сделала три шага к алтарю. Я хотела положить руку на плечо женщины, но вместо этого задела ее волосы. Черный парик соскользнул, обнажая ее каштановые волосы.

София Биттер обернулась. Ее большие темные глаза покраснели, веки опухли, как и губы.

— Аня, — сказала она, — ты думала, я не приду на похороны своего лучшего друга?

— Собственно, да. Это ты его убила, и хорошие манеры должны были продиктовать тебе не приходить.

— У меня нет хороших манер. Кроме того, я убила его только из-за любви.

— Это не любовь.

— А что ты знаешь о любви, liebchen* (нем. «Милочка»)? Ты вышла замуж за Юджи по любви?

Я толкнула ее к гробу. Мы привлекли внимание других гостей.

— Он предал меня, — настаивала София. — Ты знаешь, что он сделал.

Пальцы дернулись к мачете. Я подумала о Юджи, предлагавшем мне убить ее, но к лучшему или к худшему, во мне так и не проснулись задатки убийцы. София Биттер совершила чудовищные преступления, но в моей памяти мелькнул портрет девушки, о которой рассказывал Юджи. София когда-то была молоденькой, непопулярной и растерянной. Она думала, что некрасива, хотя была просто обычной. Она убила, пожалуй, единственного человека в мире, который ее любил. И ради чего? Ради власти? Денег? Шоколада? Ревности? Любви? Знаю, она говорила себе, что ради любви, но этого не могло быть.

— Уходи, — сказала я. — Ты проявила свое почтение, которое они заслужили, и теперь должна уйти.

— Я буду присматривать за тобой, Аня. Удачи с открытием остальных клубов в Японии.

— Это угроза? — Я представила, как она устраивает смуту на одном из открытий клуба.

— Ты очень подозрительная молодая женщина.

— Наверное, так. Будь мы в Америке, тебя бы арестовали.