Век Людовика XIV

Но истощение его народа становилось невыносимым. В Бордо и Бретани вспыхнули восстания; на юге Франции крестьянство приближалось к голодной смерти; в Дофине население жило на хлебе из желудей и кореньев. 125 Когда голландцы предложили мир, Людовик подписал с ними (11 августа 1678 года) договор о возвращении Соединенным провинциям всех территорий, которые Франция у них отняла, и о снижении тарифов, из-за которых голландские товары не ввозились во Францию. Он компенсировал эти капитуляции тем, что заставил Испанию, которая теперь находилась в состоянии распада, уступить ему Франш-Конте и дюжину городов, которые продвигали северо-восточную границу Франции в Испанские Нидерланды. Договор с императором сохранил за Францией стратегически важные города Брейзах и Фрайбург-им-Брейсгау; Эльзас и Лотарингия остались в руках французов. Неймегенский (1678–79) и Сен-Жермен-ан-Лайе (1679) договоры стали триумфом Объединенных провинций, но не поражением Людовика; он одержал верх над Империей и Испанией, и то тут, то там он достигал вожделенного Рейна.

Несмотря на мир, он поддерживал свою огромную армию, понимая, что действующая армия — это сила в дипломатии. Имея эту силу за спиной и скандально пользуясь тем, что император был занят наступающими турками, он создал в Эльзасе, Франш-Конте и Брейсгау «Палаты воссоединения», чтобы вернуть некоторые пограничные районы, которые ранее принадлежали им; они были заняты французскими войсками, а великий город Страсбург был склонен, благодаря щедрой смазке своих чиновников, признать Людовика своим государем (1681). В том же году аналогичным способом герцог Миланский был вынужден уступить Франции город и крепость Казале, контролировавшие дорогу между Савойей и Миланом.* Когда Испания затянула с передачей нидерландских городов, Людовик снова направил свои армии во Фландрию и Брабант, преодолел сопротивление беспорядочными бомбардировками и по пути поглотил герцогство Люксембург (июнь 1684 года). По Регенсбургскому перемирию (15 августа) эти завоевания были временно признаны Испанией и императором, так как турки осаждали Вену. Заключив союз с курфюрстом Кельнским, Людовик фактически распространил власть Франции на Рейн. Частично галльское стремление достичь естественных границ было реализовано.

Это был зенит Roi Soleil. Со времен Карла Великого Франция не была столь обширной и могущественной. Огромные и дорогостоящие зрелища отмечали успехи Короля-Солнца. Парижский совет официально провозгласил его Людовиком Великим (1680). Ле Брюн изобразил его в виде бога на сводах Версаля, а один теолог утверждал, что победы Людовика доказывают существование Бога. 127 Население, несмотря на свою нищету, идеализировало своего правителя и гордилось его кажущейся непобедимостью. Даже иностранцы восхваляли его, видя в его кампаниях некую географическую логику; философ Лейбниц называл его «тем великим принцем, который является признанной славой нашего времени и по которому будут тщетно тосковать последующие века «128. 128 К северу от Альп и Пиренеев, к западу от Вислы вся образованная Европа заговорила на его языке и стала подражать его двору, его искусствам и его путям. Солнце стояло высоко.

ГЛАВА II. Горнило веры 1643–1715

I. КОРОЛЬ И ЦЕРКОВЬ

Историк, как и журналист, склонен терять обычный фон эпохи на драматическом переднем плане своей картины, поскольку он знает, что его читатели будут наслаждаться исключительным и захотят персонифицировать процессы и события. За правителями, министрами, çourtiers, любовницами и воинами Франции стояли мужчины и женщины, которые боролись за хлеб и приятелей, ругали и любили своих детей, грешили и исповедовались, играли и ссорились, устало шли на работу, тайком в публичные дома, смиренно на молитву. Поиски вечного спасения время от времени прерывали ежедневную борьбу за выживание; мечта о небесах росла по мере того, как угасала жажда жизни; прохладные нефы церквей давали передышку от жара распрей. Чудесные мифы были поэзией народа; месса — утешительной драмой его искупления; и хотя сам священник мог быть жадным мирским человеком, его весть возвышала сердца побежденных бедняков. Церковь по-прежнему соперничала с государством как опора общества и власти, ведь именно благодаря надежде люди терпеливо переносили труд, закон и войну.

Высшее католическое духовенство осознавало свою значимость в чуде порядка и разделяло с дворянством и королем доходы нации и великолепие двора. Епископы и архиепископы общались в изысканной близости с Конде, Монпансье и Севинье; тысячи аббатов, наполовину посвященных, наполовину женатых, флиртовали с женщинами и идеями. В целом, однако, менталитет и мораль католического духовенства — возможно, под влиянием конкуренции со стороны гугенотских священников — были лучше, чем веками ранее. 1