Век Людовика XIV

Отложив это небольшое сочинение до более безопасных времен, Фонтенель взял листок и название у Лукиана и опубликовал в январе 1683 года маленькую книжку под названием «Диалоги умерших» (Dialogues des morts). Эти воображаемые беседы между умершими знаменитостями оказались настолько популярными, что в марте было подготовлено второе издание, а вскоре после этого — третье. Бейль восторженно хвалил ее в своих «Нувеллах». До конца года книга была переведена на итальянский и английский языки, и Фонтенель в свои двадцать шесть лет достиг европейской славы. Форма диалога была удобна в мире, кишащем цензорами; почти любая мысль могла быть высказана одним из собеседников, «опровергнута» другим и опровергнута автором. Однако Фонтенель был настроен скорее на юмор, чем на ересь; идеи, которые он обсуждал, были умеренными и не оставляли никаких поблажек. Так, Мило, атлет-вегетарианец из Кротоны, хвастается, что на Олимпийских играх нес на плечах вола; Сминдирид из соседнего Сибариса насмехается над ним, что он развивает мускулы за счет ума; но сибарит признает, что эпикурейская жизнь тоже тщетна, поскольку она притупляет удовольствие с частотой и умножает источники и степени боли. Гомер хвалит Эзопа за то, что он учит истине с помощью басен, но предупреждает его, что истина — последнее, чего желает человечество. «Дух человеческий чрезвычайно отзывчив на ложь…. Истина должна заимствовать образ ложного, чтобы быть приятно принятой человеческим разумом». 51 «Если бы, — говорит Фонтенель, — вся истина была у меня в руках, я бы поостерегся их открывать»; 52 Но, вероятно, это было бы сделано из сочувствия к человечеству, а также из безрассудной любви к погоне.

В самом восхитительном из «Диалогов» Монтень встречает Сократа, несомненно, в аду, и обсуждает с ним идею прогресса:

МОНТЕЙН. Это ты, божественный Сократ? Какое счастье видеть тебя! Я только что вошел в эти края и с тех пор искал тебя. Наконец, заполнив свою книгу твоим именем и похвалами, я могу поговорить с тобой.

СОКРАТ. Я счастлив видеть мертвеца, который, оказывается, был философом. Но раз уж ты так недавно приехал оттуда…..позвольте узнать новости. Как поживает мир? Не сильно ли он изменился?

МОНТЕЙН. Действительно, много. Вы не узнаете его.

СОКРАТ. Я рад это слышать. Я никогда не сомневался, что он должен стать лучше или мудрее, чем в мое время.

МОНТЕЙН. Что вы хотите сказать? Он безумен и развращен как никогда. Именно эту перемену я и хотел обсудить с вами; я ждал от вас рассказа об эпохе, в которой вы жили и в которой царила такая честность и справедливость.

СОКРАТ. А я, напротив, ждал, чтобы узнать о чудесах века, в котором вы только что жили. Что? Люди еще не исправили глупости древности?. Я надеялся, что все изменится к лучшему и люди извлекут пользу из опыта стольких лет.

МОНТЕЙН. А? Мужчины извлекают пользу из опыта? Они подобны птицам, которые раз за разом позволяют поймать себя в те же сети, в которые уже попались сто тысяч птиц того же вида. Все вступают в жизнь заново, и ошибки родителей передаются детям. Люди всех веков имеют одни и те же склонности, над которыми разум не властен. Поэтому везде, где есть люди, есть и глупости, даже одинаковые глупости.

СОКРАТ. Ты идеализировал античность, потому что был зол на свое собственное время. Когда мы были живы, мы почитали наших предков больше, чем они того заслуживали, а теперь наше потомство превозносит нас выше наших заслуг: но наши предки, мы сами и наше потомство совершенно равны….

МОНТЕЙН. Но разве не бывает так, что одни эпохи более добродетельны, а другие более порочны?

СОКРАТ. Не обязательно. Одежда меняется, но это не значит, что меняется и фигура. Вежливость или грубость, знание или невежество… — это лишь внешняя сторона человека, и все это меняется; сердце же не меняется вовсе, а весь человек — в сердце. Среди огромного множества глупых людей, рождающихся за сто лет, природа может разбросать то тут, то там…..два или три десятка разумных людей». 53