Век наивности

— Значит, дело не отложено? — продолжала она с совсем не свойственной ей настойчивостью, отчего Арчер залился краской так, словно жена его нарушила все привычные условности.

— Отложено не оно, а моя поездка, — отвечал он, проклиная себя за ненужные объяснения по поводу предполагавшейся поездки в Вашингтон и пытаясь вспомнить, где он читал, что умные лгуны приводят подробности, а самые умные их не приводят. Сказать Мэй неправду было вдвое легче, чем смотреть, как она пытается не показать виду, что поймала его с поличным.

— Я поеду позже — ради удобств твоего семейства, — продолжал он, трусливо прикрываясь сарказмом. Говоря это, он все время чувствовал, что она на него смотрит, и, чтобы она не подумала, будто он избегает ее глаз, посмотрел ей прямо в лицо. Взгляды их на мгновение встретились и, возможно, сказали обоим больше, чем они сами того желали.

— Да, страшно удобно, что ты все-таки сможешь встретить Эллен, — бодро согласилась Мэй. — Ты ведь заметил, как мама оценила твою любезность.

— Разумеется, я с удовольствием это сделаю.

Карета остановилась, и, когда он соскочил на мостовую, Мэй наклонилась к нему и положила свою руку на его.

— До свиданья, милый, — сказала она, глядя на него такими нестерпимо голубыми глазами, что он потом спросил себя, уж не блестели ли они от слез.

Он повернулся и поспешно зашагал через Юнион-сквер, как бы напевая про себя: «Целых два часа езды от Джерси-Сити до старухи Кэтрин. Целых два часа, а может быть, и больше».

29

Голубая женина коляска, с которой еще не сошел свадебный глянец, встретила Арчера у парома и с комфортом доставила его на Пенсильванский вокзал в Джерси-Сити.[172]

День был пасмурный, шел снег, и на огромном шумном вокзале горели газовые фонари. Шагая по платформе в ожидании вашингтонского экспресса, Арчер размышлял о людях, которые верят, что в один прекрасный день под Гудзоном построят туннель[173] и поезда Пенсильванской железной дороги будут проходить прямо в Нью-Йорк. Эти фантазеры предсказывали также постройку судов, способных за пять дней пересечь Атлантический океан, изобретение летательного аппарата, электрического освещения, беспроволочного телеграфа и другие чудеса из «Сказок тысячи одной ночи».

«Пускай все эти фантазии осуществятся, лишь бы подольше не строили туннель», — подумалось Арчеру. Охваченный блаженным мальчишеским восторгом, он представил себе, как госпожа Оленская выходит из вагона, он узнает ее издали в массе ничего не значащих лиц, она опирается на его руку, когда он ведет ее к карете, потом коляска медленно ползет к пристани среди оскользающихся лошадей, нагруженных повозок, горланящих возниц, въезжает на паром, и тут внезапно воцаряется тишина, и они, сидя рядом под снегом в неподвижной карете, чувствуют, как земля, вращаясь вокруг солнца, уходит у них из-под ног. Просто удивительно, сколько ему надо ей сказать и в какой красноречивой последовательности все это уложилось у него в голове…

Поезд с грохотом и лязгом подошел к вокзалу и, подобно обремененному добычей чудовищу, влезающему в берлогу, медленно подтянулся к платформе. Арчер бросился вперед, расталкивая толпу и заглядывая в окна высоких вагонов. Потом поблизости вдруг возникло бледное и удивленное лицо госпожи Оленской, и им вновь овладело чувство горечи оттого, что он совершенно забыл, как она выглядит.

Они подошли друг к другу, их руки встретились, и он продел ее руку в свою.

— Сюда, пожалуйста, у меня карета, — сказал он.

Дальше все было так, как он мечтал. Он усадил ее в коляску, уложил вещи и — как ему смутно вспоминалось потом — постарался успокоить насчет здоровья бабушки и коротко рассказал о положении Бофорта (при этом его поразил ее сочувственный возглас: «Бедная Регина!»). Между тем коляска выбралась из привокзальной толчеи и поползла по скользкому склону вниз к пристани, теснимая со всех сторон шатающимися тачками с углем, испуганными лошадьми, набитыми багажом повозками и даже пустыми погребальными дрогами. Ах эти дроги! При виде их госпожа Оленская закрыла глаза и схватила Арчера за руку.

— Бедная бабушка!

— Нет, нет, ей гораздо лучше, она почти совсем поправилась. Посмотрите, мы их миновали! — воскликнул он так, словно от этого зависела вся их жизнь. Ее рука осталась в его руке, и, когда карета накренилась, съезжая с мостков на паром, он расстегнул тесную коричневую перчатку и благоговейно, как святыню, поцеловал ее ладонь. Слегка улыбнувшись, она отняла руку, и он спросил: — Вы не ожидали меня сегодня?

— Нет.

— Я собирался ехать в Вашингтон повидать вас. Все уже было готово… и мы чуть не разминулись.

— О! — вскричала она, словно испугавшись опасности, которой они чудом избежали.

— Знаете, я совсем забыл ваше лицо.

— Совсем забыли?

— Я хочу сказать… как бы это лучше объяснить… Я… со мной это всегда так. Как будто вы каждый раз являетесь передо мной впервые.

— Да, да, я понимаю!

— Значит… значит, так бывает и с вами? Отворотясь к окну, она кивнула.

— Эллен, Эллен, Эллен!