Век Наполеона. Реконструкция эпохи

Французы играли в жизнь, находясь посреди царства смерти. Современник пишет: «В театр приходили среди ночной темноты по дымящимся развалинам». Во время представлений театр был окружен караулами, повсюду стояли емкости с водой на случай пожара. Деньгами сорили так, что даже солдаты при покупке билетов не требовали сдачи. В партере сидели солдаты, в ложах – офицеры и генералы. (В моменты восторга вместо «браво!» эта публика по привычке кричала «Да здравствует император!»). За музыку отвечал оркестр гвардии. Интересно, что Наполеон в этот театр не ходил: для него все тот же де Боссе организовал «домашние представления» с участием итальянского певца Тарквинио (он учил пению жительниц Москвы) и аккомпаниатора Мартиньи. Правда, игравшая в московской труппе водевильная актриса Фюзи в своих воспоминаниях утверждает, что Наполеон на их спектаклях бывал и особо отметил ее исполнение рыцарского романса немецкого композитора Фишера.

(При отступлении французов актеры пошли вместе с Великой Армией. Историк русского театра Пыляев писал, что первый любовник Пероне в Смоленске остался без лошади, обморозился, был выброшен из лазаретной фуры и умер от голода. Первая любовница госпожа Андре была ранена при налете партизан и умерла. Де Боссе отморозил ноги и с трудом добрался до Франции (он ехал верхом на пушке, понимая, что артиллерию будут бросать в крайнем случае). И только мадмуазель Фюзи добралась на родину благополучно да еще и «ознаменовав свой поход делом человеколюбия»: в Вильно она подобрала потерявшую родителей девочку, «делилась с приемышем последнею крохою и воспитала девочку, которую французы прозвали «виленской сироткой». По этой истории Эжен Скриб (автор известной драмы «Стакан воды», по которой в СССР был поставлен фильм с Аллой Демидовой в главной роли) потом написал оперу «Ольга, русская сирота», которую играли в России, в Александрийском театре).

Внешняя сторона быта кое-как налаживалась. Федор Мускатблит пишет: «нашелся спекулянт, который открыл для французов на Знаменке ресторацию с фокусниками, певицами, танцовщицами, бильярдом и рулеткой. Прислуга ресторатора бегала за провизией по всей Москве с длинными палками, которыми она подбивала разную домашнюю птицу, излавливала ее и затем с торжеством укладывала в мешки или корзины. Другие ловили в Пресненских прудах пескарей. Запасы скоро истощились, и ресторан закрылся…».

Брандт, приехавший в Москву с донесением 10 сентября, пишет о «шалаше-харчевне», устроенном в Кремле прямо возле площади, на которой Наполеон устраивал смотры гвардии. Хозяином заведения был француз. «Мне подали бифштекс с картофелем, бутылку очень хорошего красного вина и чашку отличного черного кофе и за все взяли восемь франков – завтрак, правду сказать, не совсем дешевый», – сетует Брандт.

С упорядочением жизни стало больше благолепия и в женском вопросе: вместо того, чтобы ловить первую попавшуюся женщину, солдаты и офицеры передавали друг другу адреса доступных дам. «Многие честные женщины, умирающие с голоду, принуждены были тоже служить развлечением для всех, – пишет Маренгоне. – Во всех уцелевших домах можно было встретить этих падших женщин; они располагались там как хозяйки, забирали себе все дамские украшения и заставляли приносить себе богатые одежды, награбленные солдатами, и слитки серебра за свои ласки, подчас очень грустные».

Остатки города представляли собой удивительный пейзаж: на месте выгоревших кварталов были разбиты военные лагеря. «Везде были разведены большие костры из мебели красного дерева, оконных рам и золоченых дверей, – писал Сегюр. – Вокруг этих костров, на тонкой подстилке из мокрой и грязной соломы, под защитой нескольких досок, солдаты и офицеры, выпачканные в грязи и почерневшие от дыма, сидели или лежали в креслах и на диванах, крытых шелком. У ног их валялись груды кашмировых тканей, драгоценных сибирских мехов, вытканных золотом персидских материй, а перед ними были серебряные блюда, на которых они должны были есть лепешки из черного теста, спеченные под пеплом, и наполовину изжаренное и еще кровавое лошадиное мясо».

Один из французов пишет: «сахару было так много, что солдаты клали его даже в суп, и главный штаб лакомился донским вином, выморозками и цымлянским, которое приняли сперва за шампанское». При этом в Москве оказалось очень мало муки, а говядины не было вовсе. Армия ходила в парче, но с пустым желудком.