Он родился 23 апреля 1775 года, возможно, разделив этот день и месяц с Шекспиром. Его отец был парикмахером, чья лавка в Мейден-Лейн, за Ковент-Гарден, вряд ли подходила для роста художника-пейзажиста. По словам одного из ранних биографов,12 Мейден-лейн представляла собой «тусклое убожество», вымощенное грязью, переполненное шумным транспортом и раздираемое криками торговцев. Напротив парикмахерской находился трактир «Сидровый погребок», чьи посетители пели в пророческой атональности. К этому следует добавить, что сестра Уильяма скоро должна была умереть, а мать сойти с ума. Природа и обстоятельства немного исправили ситуацию, наделив мальчика твердым характером и волей, реалистичным умом и непоколебимой уверенностью в себе, которые, соединившись, на протяжении семидесяти шести лет противостояли кризисам, критикам и микробам.
Его отец увидел в нем признаки таланта, не приспособленного к жизни в Мейден-Лейн. Он отправил Уильяма в возрасте десяти лет жить к дяде и посещать школу в Брентвуде, Мидлсекс. В течение двух лет мальчик создал рисунки, которые его гордый отец развесил в парикмахерской и вокруг нее, а также выставил на продажу. Один из покупателей, священнослужитель, порекомендовал некоторые из них своему другу-академику. Вскоре Уильяма отдали на испытание в Академию; он хорошо справился, в четырнадцать лет его приняли в студенты, а через год разрешили показать акварель на выставке.
В каникулы, в 1789–92 годах, он путешествовал по сельской местности со своим этюдником, заезжая далеко, в Оксфорд, Бристоль, Уэльс; эти его жадные зарисовки земли, солнца и моря до сих пор можно увидеть в Британском музее. В девятнадцать лет он продавал свои рисунки в журналы, в двадцать один начал выставлять свои картины маслом в Академии, в двадцать четыре был избран ассоциированным, а в двадцать семь — действительным членом. Став экономически независимым благодаря продажам, он открыл (1800) просторную студию на Херли-стрит, 64; там же поселился его отец в качестве сопровождающего и делового агента. Эта любовная связь хорошо гармонировала с нежеланием художника жениться. Он не был привлекателен ни физически, ни внешне, и не обладал особым шармом манер. Он был человеком поглощенным. Почти полвека он доминировал в английском искусстве, подавляя конкурентов обилием и блеском своих работ.
Биографы облегчают задачу его понимания, разделяя его на три периода. В первый (1787–1820) он склонялся к историческим сюжетам, но трансформировал их в исследования солнца и моря. В 1799 году он был в числе четырех художников, которые на выставке Академии воспевали разгром Нельсоном наполеоновского флота при Абукире. В 1802 году он совершил свое первое путешествие за границу. Когда пароход приблизился к Кале, волны оказались слишком высокими и сильными, чтобы можно было причалить. Тернеру и некоторым другим пассажирам удалось добраться до берега на гребной лодке. Там он достал свой этюдник и набросал сложную сцену борьбы судна со штормом; год спустя он выставил в Лондоне свое массивное полотно «Пирс Кале», в котором в полной мере проявилась его любовь к темным тучам, сердитому морю и храбрецам. Из Франции он поспешил в Швейцарию, чтобы сделать четыреста рисунков гор, бросающих вызов небу. Его этюдники стали его второй памятью.
Когда он вернулся в Лондон, академические критики жаловались, что он кладет краски слишком густо, бездумно, путано и в комбинациях, нарушающих все здравые прецеденты; что его методы игнорируют нормы, которым учил покойный сэр Джошуа Рейнольдс, — следовать старым мастерам и соблюдать традиционные правила. Тернер чтил память доброго диктатора, но подчинялся велениям собственного характера. Отныне он стал в искусстве самым ярким выразителем бунта романтиков против вековых тем, устаревших правил и подавления эксперимента и воображения обычаями и реальностью. В ответ на критику он выставил в своей мастерской картину «Кораблекрушение» (1804) — безжалостную визуализацию господства природы над человеком. Она получила признание. Годом позже он покорил сердца британцев, прославив победу Нельсона при Трафальгаре. Картина представляла собой путаницу кораблей, стихий и людей, но и битва была такой же. Тем не менее, критики выразили всеобщее недоумение: Тернер был весь в цвете, без линии; даже цвет, казалось, был разбрызган бесформенно, но при этом сам по себе являлся предметом; здания и люди на его полотнах были пятнами неясности, точками, обозначающими ничтожность, как будто художник был одержим беспомощностью человека перед разъяренной природой. Были и приятные исключения, как, например, «Солнце, восходящее сквозь туман» (1807); но в «Ганнибале, переходящем через Альпы» (1812) весь смысл человеческого героизма, казалось, терялся в черно-желтых облаках, клубящихся над корчащимися от страха солдатами. Был ли этот дикий художник врагом рода человеческого?