Век невинности

Только старая миссис Мингот, свободная от каких бы то ни было предрассудков, в том числе и сословных, толстокожая, как настоящая парвеню, умела наводить мосты и свободно общаться с любой богемой. Но она никогда не брала в руки книги, а на картины и вовсе не обращала внимания; музыка волновала ее лишь тогда, когда пробуждала воспоминания о знойных итальянских ночах и ее былом триумфе в Тюильри. Пожалуй, еще Бьюфорт, для которого, как и для старой Мингот, не существовало никаких преград, мог бы без особого труда найти общий язык с богемной публикой. Но его роскошный особняк и лакеи в шелковых чулках являлись естественным препятствием на пути к общению с лицами, не принадлежавшими к их кругу. Кроме того, как и старая Мингот, он не питал особого пристрастия к литературе; профессиональных литераторов он называл «писаками» и был убежден, что они продают свое перо и пишут только то, что доставляет удовольствие состоятельным людям. И ни один из знакомых Бьюфорта, достаточно богатых для того, чтобы их мнение имело вес в его глазах, ни разу не возразил ему.

Ньюлэнду Ачеру все эти вещи были известны чуть ли не с пеленок. Он безоговорочно принимал их, как часть своей вселенной. Он знал, что в ряде других стран общество устроено так, что известные художники, поэты, писатели, люди науки или актеры не менее почитаемы, чем князья; он не раз пытался представить себе, каким стало бы их общество, если бы в гостиных и салонах преобладали разговоры о Мериме (его «Письма к незнакомке» были настольной книгой Ачера), Теккерее, Браунинге или Уильяме Моррисе.

Но вряд ли отыскался бы человек, способный претворить подобные мечты в жизнь в таком городе, как Нью-Йорк. Поэтому, их можно было бы назвать бесплодными. Ачер знал почти всю нью-йоркскую «пишущую братию», многих музыкантов и художников: он знакомился с ними в Сенчери, музыкальных и театральных клубах, которые только начинали создаваться в городе. Он получал удовольствие от общения с ними на всевозможных вечерах, но смертельно скучал в салоне у Блэнкерсов, где знаменитостей атаковывали назойливые и экстравагантные поклонницы, считавшие их, по-видимому, чем-то вроде своих трофеев. И даже после того, как ему удавалось поговорить с Недом Винсетом, он неизменно возвращался домой с мыслями о том, что все его друзья-аристократы варятся в собственном соку, и что их круг общения слишком замкнут. Для того, чтобы его расширить, считал он, нужны радикальные решения. Так или иначе, выход был только один: в постоянном общении с творческими людьми.

Ачер думал обо всем этом, пытаясь представить себе общество, которое покинула графиня Оленская. Она столько выстрадала, и, возможно, на ее долю выпадали и некоторые запретные радости. Он вспомнил, как она удивилась, когда выяснилось, что ее бабушка, Кэтрин Мингот, и Велланды решительно возражают против того, чтобы она жила в «богемном» квартале, заселенном одними «писаками». Члены ее семейства боялись вовсе не опасностей, которые могли подстерегать ее там: им не нравилось, что ее будет окружать беднота. А еще они боялись, как предполагала графиня, что ее напичкают какими-нибудь бредовыми идеями, почерпнутыми из литературы. Сама она этого не боялась, и вся ее гостиная была буквально завалена книгами, лежавшими в «живописном беспорядке». В основном, это были романы, и Ачера привлекли новые имена и названия. «Поль Бурже, Гюисманс, братья Конкорт», — читал он… Ачер размышлял над всем этим, пока ехал к графине. Оказавшись у дверей ее дома, он снова напомнил себе о том, что у нее несколько иные ценности, чем у него самого и его близких, и поэтому ему придется сделать над собой невероятное усилие и подстроиться под нее. Иначе он не сможет быть ей полезен в сложной ситуации, в которую она попала.

Настасья отворила двери, таинственно улыбаясь. В холле, на тахте, лежали соболий полушубок, театральный цилиндр, на шелковой подкладке которого был вышит золотом вензель Ю.Б., и пара кожаных перчаток. Сомнений не было: все эти дорогостоящие вещи принадлежали Юлиусу Бьюфорту.

Ачер разозлился, причем до такой степени, что уже хотел было нацарапать пару слов на обратной стороне визитной карточки, развернуться и выйти. Но тут он вспомнил, что когда писал мадам Оленской записку с просьбой принять его, то совсем забыл предупредить, что хочет переговорить с ней с глазу на глаз. Поэтому в том, что она также пригласила и других гостей, была и его доля вины. Он вошел в гостиную с твердым намерением игнорировать Бьюфорта и пересидеть его.