Век просвещения

Он стоял в нерешительности на углу улицы, неподалеку от пристани, пристыженный своим поражением. Он бормотал фразы, которые должен был произнести раньше, но которые тогда не шли у него с языка. Судно все еще находилось здесь, совсем близко; слабо освещенное факелами, оно смутно выступало из ночной тьмы, и в его облике было что-то колдовское и зловещее. Время от времени свет фонаря вырывал из мрака вырезанную на носу сирену с раздвоенным хвостом, — теперь лицо ее походило на посмертную маску, извлеченную из усыпальницы. В голове Эстебана теснились невысказанные слова, они складывались сейчас в обвинительную речь, полную предупреждений, упреков, угроз; он готов был обрушить на Софию поток оскорблений, унизительных и обидных фраз, но в глубине души понимал, что язык у него так и не повернется их произнести. Ведь если она стойко выдержит словесную атаку — а это в ее характере, — он ничего не добьется. И теперь в нем вновь зрела решимость пойти на самые крайние меры. Было восемь часов вечера. Корабль капитана Декстера снимется с якоря в пять утра. Оставалось девять часов, за это время еще можно, пожалуй, что-нибудь предпринять. Жгучую свою обиду Эстебан подкреплял соображениями долга: он обязан помешать Софии уехать в Кайенну. Нельзя останавливаться ни перед чем, надо во что бы то ни стало воспрепятствовать этому нравственному самоубийству. То, что она задумала, равносильно решению сойти в преисподнюю. Правда, София — совершеннолетняя. Но закон позволял Карлосу воспротивиться отъезду сестры, сославшись на ее внезапное умопомешательство. Несколько месяцев назад в городе уже произошел подобный случай, — молодая вдова из знатной семьи задумала бежать в Испанию с каким-то комедиантом, исполнителем легкомысленных куплетов на подмостках театра «Колисео». Когда под угрозой оказывалась репутация почтенного семейства, всегда можно было рассчитывать на помощь властей. В здешнем обществе косо смотрели на неумеренное проявление страсти. Тут, не задумываясь, готовы были прибегнуть к услугам альгвасила, если повеса или сумасбродная женщина нарушали внешнюю благопристойность. Церковь, со своей стороны, била тревогу и становилась на пути виновных в прелюбодеянии… Эстебан твердо решил любой ценой помешать безрассудному намерению Софии и ускорил шаги, а затем побежал по направлению к дому; когда он, вспотев и с трудом переводя дыхание, добрался туда, то с удивлением обнаружил, что в комнатах полно людей с мрачными физиономиями — субъектов, в которых нетрудно было распознать полицейских; они занимались странным делом: всюду рылись, раскрывали шкафы, обшаривали ящики столов и секретеры, то поднимались на верхний этаж, то забирались в конюшни. Один из полицейских спустился по лестнице, неся на голове пачку печатных листков. Люди, производившие обыск, стали передавать листки из рук в руки, точно желая удостовериться, что это и в самом деле Декларация прав человека и гражданина и Конституция Франции; тексты эти были обнаружены под кроватью Софии.

— Уходите скорее, — шепнула Росаура, приблизившись к Эстебану. — Сеньор Карлос убежал по крыше.

Молодой человек, стараясь не шуметь, неторопливо направился в переднюю, чтобы оттуда незаметно выскользнуть на улицу. Однако у парадного входа уже стояли два человека.

— Вы арестованы, — объявили они Эстебану и отвели его в гостиную, где оставили под присмотром.

Несколько часов он просидел в ожидании, никто его ни о чем не спрашивал. Полицейские ходили взад и вперед мимо Эстебана, будто не замечая его присутствия; одни приподнимали картины, чтобы убедиться, что за рамой ничего не спрятано, заглядывали под ковер; другие, вооружась железными прутьями, тыкали ими в клумбы, проверяя, не закопан ли под зеленым газоном ящик. Какой-то человек снимал книги с полок, внимательно осматривал переплет, ощупывал его, после чего бросал книгу на пол; правда, делал он это с выбором: его интересовали сочинения Вольтера, Руссо, Бюффона, вообще все, что было напечатано по-французски и в прозе, стихи занимали его меньше. Наконец к трем часам утра обыск закончился. В руках у полицейских было достаточно доказательств, что дом представляет собою гнездо заговорщиков-франкмасонов, распространявших революционные сочинения, врагов испанской короны, которые добивались того, чтобы в ее заморских владениях воцарились анархия и нечестие.

— Где хозяйка дома? — спрашивали теперь полицейские, видимо, располагавшие сведениями о том, что София принадлежит к числу наиболее опасных заговорщиков.

Росаура и Ремихио отвечали, что не знают. Что хозяйка ушла еще днем. Что вообще-то она почти все время сидит дома, но нынче, как на грех, почему-то не вернулась ночевать. Кто-то из производивших обыск заметил, что следует осмотреть все корабли в гавани, дабы предупредить попытку к бегству.

— Вы только даром время потеряете, — сказал Эстебан, все еще сидевший в углу гостиной. — Моя кузина София не имеет ко всему этому никакого касательства. Вас ввели в заблуждение. Эти бумаги я без ее ведома принес к ней в комнату как раз сегодня под вечер.