Победа буржуазии заставила французскую революцию принять агностическую идеологию, или идеологию светской морали просветителей XVIII в., и раз язык этой революции стал главным языком всех последующих социальных революционных движений, то ее секуляризм также передался им. Не считая некоторых незначительных исключений вроде просвещенцев типа Сен-Симона и некоторых архаичных христианских коммунистов-сек-тантов вроде портного Вейтлинга (1808—1871), идеология нового рабочего класса и социалистических движений XIX в. с самого начала была секуляристской.
Томас Пейн, чьи идеи вьфажали радикально-демократичес-кие взгляды мелких ремесленников, обнищавших рабочих, знаменит тем, что написал первую книгу на народном язьпсе, показьшая тем самым, что Библия не является словом Божиим («Эра разума», 1794, а также «Права человека», 1791). Мастеровые 1820-х гг. были последователями Роберта Оуэна не только из-за его анализа капитализма, но из-за его неверия и долго еще после крушения оуэнизма их залы науки (Hails of Science) распространяли в городах пропаганду рационализма. Существовали тогда, существуют и теперь религиозные социалисты, и очень много людей, которые, будучи верующими, также являются и социалистами. Но преобладающая идеология современных рабочих и социалистических движений, с тех пор как в ней появилась необходимость, основана на рационализме XVIII в.
Это вызывает удивление, когда мы смотрим на массы, которые в основном остались религиозными, и поскольку обычный язык революционных масс, выдержанный в традициях христианского общества, является язьпсом восстания, то и Библия должна считаться подстрекательским документом. Таким образом, преобладание секуляризма в новых рабочих и социалистических движениях основывается на преобладании религиозного безразличия нового пролетариата. По современным меркам, рабочий класс и сельские массы, выросшие в период промышленной революции, были довольно религиозными, а по стандартам первой половины XIX в. их отдаленность, безразличие к официальной религии были беспрецедентны. Наблюдатели всех политических тенденций были согласны с этим утверждением. Британская религиозная «Перепись» 1851 г. подтвердила это к ужасу современников. В основном эта отдаленность возникла из-за полной неспособности традиционных церквей справиться с многолюдьем больших городов и новых промышленных поселений и с общественными классами — пролетариатом, например, которые были пришлыми для их заведенного порядка и образа жизни. К 1851 г. в Шеффилде мест в церкви хватало только для 34% жителей, а в Ливерпуле и Манчестере — 31,2, лишь 29% — в Бирмингеме. Проблемы священника сельского прихода не шли ни в какое сравнение с теми, что были у пастырей душ промышленных городов и городских трущоб.
Существовавшие церкви, таким образом, не обращали внимания на новые сообщества и классы и тем самым оставляли их (особенно в католических и лютеранских странах) полностью в распоряжении новых рабочих движений, которые в результате до конца XIX в. привлекали их в свои ряды (где до 1848 г. у них это не слишком получалось, поскольку инициатива антиатеисти-ческой пропагадны была не слишком сильна). Протестантские секты были более успешны в этом отношении во время всех происходящих событий в стране, где сектантство было явлением религиозно-политическим. Тем не менее есть много свидетельств того, что и секты действовали успешнее там, где общественное окружение было более приближено к традиционным малым городкам или деревенским общинам, как, например, среди сельских рабочих, шахтеров и рыбаков.
Кроме того, среди промышленного рабочего класса сектанты всегда были в меньшинстве. Рабочий класс как сообщество был менее затронут официальной религией, чем любые предьщущие сообщества бедноты в мировой истории.