Век серебра и стали

Темнота будто покусывала его губы; впивалась колючками мерзкого репейника и обжигала муравьиным ядом. Голос, совершенно невозможный в этом месте – просто потому, что чужой, – разворошил тени, нарушил гармонию.

– Чего ты хочешь? – спросил голос до того, как тьма зашевелилась.

Он хотел молчать. Хотел игнорировать, не замечать, не поворачиваться. Но все же обернулся – и в густой тьме различил лишь колыхающийся силуэт собеседника, невесть откуда здесь взявшегося, а еще – блики наглых песчинок света, все же просочившихся сюда. Блики на маске с длинной бородой, раздвоенной книзу змеиным языком и словно бы испещренной зигзагами.

– Это имеет значение? – прошептал он в ответ.

Незнакомец усмехнулся.

– Иначе я бы не нашел тебя. И не пришел к тебе сам. Обычно все происходит равно наоборот.

Ему не хотелось продолжать беседу. Но давно потерянный, похороненный под тонной мыслей и сомнений инстинкт подсказывал, что начатый разговор ведет к много большему – как длинный фитиль к пороховой бочке.

– Смерть, – только и сказал он. Тени насторожились. Он будто бы распробовал сказанное слово, повторив: – Смерть. Я хочу, чтобы они перестали думать о смерти.

Незнакомец в маске рассмеялся – раскатисто, но приглушенно, как далекий гром среди пока что ясного неба.

– Так вот оно что. Понятно, – незнакомец цокнул. – Тогда это просто отлично. То, что нужно.

Он не стал задавать встречных вопросов. Сам не понял, как, но увидел ухмылку незнакомца сквозь завесу теней и даже маску.

– Что же, в этом плане… Мы можем быть друг другу очень полезны. Предвосхищая возможные вопросы – у наших интересов есть точки соприкосновения.

– И в чем же наши интересы?

– Всему свое время, – незнакомец повернул голову. – Я, и те, кто со мной, могут облегчить тебе жизнь. Упростить то, что ты обдумываешь здесь, во маке. То, к чему уже приступил – как красиво оно горело!

– Мне тяжело поверить, – он потер набухшие вены на правой руке, – что тот, кто живет в ожидании, во власти смерти, может хотя бы просто понять меня. Даже попытаться.

Незнакомец снова рассмеялся.

– Знаешь… то, во что я верю, в отличие от всех остальных, как раз прекрасно вписывается в твои… идеи. Позволяет смотреть куда дальше своего носа. В моей картине мира смерть – последнее, о чем ты станешь думать. Жуткое место… Моя вера дает мне знания, недоступные другим – впрочем, это уже нюансы. Так, мелочи, но мелочи невероятно полезные. Как там нынче говорят? Сет в деталях?

– И почему же ваши желания пересекаются с моими? Уж расскажите, раз пришли. Не верю, что просто так. Подразнить.

Незнакомец молчал. Он не видел, но чувствовал его ухмылку.

– Скажем так… Мы хотим воплотить нашу картину мира в жизнь. Так, чтобы другие не смогли избежать этого. И если нам удастся – поверьте, людям точно станет не до смерти. Голодная и холодная бездна для всех и каждого… вместо блаженных Полей Тростника. Звучит не так привлекательно, не думаешь?

Он задумался. Это звучало слишком правильно – слишком органично, чтобы вписаться в его желания. Но, думал он, давно стало понятно, что на пути к его личной цели – все средства хороши, так почему бы не воспользоваться еще и этим?

Чтобы все они перестали жить в плену смерти – ничего не жалко. И никого не жалко.

– Допустим, – прошептал он, – мы договорились.

Он опять увидел, не видя при этом ровным счетом ничего, как незнакомец улыбнулся.

– Прекрасно. Мне нужно будет обсудить этот вопрос с… даже не знаю, как сказать. Пусть будет – с единомышленниками. Не переживай, я сам найду тебя, а пока – делай, что знаешь, и, как там говорят? Будь что будет. Тем более, действия твои не особо изменятся. Я имею в виду, потом. Просто станут куда проще и… масштабней.

– Кто вы такой?

– Зови меня, как все остальные – Саргон. Просто Саргон. Точнее – пока просто Саргон. А ты представишься?

Он помолчал. Тени на губах стали сладковатыми на вкус, будто черничное варенье – всегда любил его, густое, бездонно-черное, как космические своды подземного мира Дуата… Только потом, избавившись от мимолетного наваждения, сказал:

– Алистер Пламень. Меня зовут Алистер Пламень.

Солнце светило так непривычно ярко, что на безоблачном и голубом, будто атласная лента, небе, казалось пятном лимонного сока, пролившегося из ненароком опрокинутого на скатерть стакана. Весенний ветер нес тепло и непомерную свежесть, разбавленную, будто горьким тоником, морским воздухом – таким явственным и плотным, что соль, казалось, оседала на губах.