Век Зверева

— А потом опять сюда и к выходу.

— А почему Шток этого ничего не знал?

— Это — как страшное заклятие. В циркуляре начальникам вокзала и попутных служб от… ну, КГБ, что ли… часть коммуникаций обозначена как чрезвычайно опасная. Скажем так: условно неразминированная. И к люку этому никогда ни одного человека не подпускали. А он чуть ли не под попой у начальника. Каждый день мимо него ходит и не хочет смотреть. Таких объектов в городе несколько. Эксплуатация запрещена, вскрытие запрещено под страхом уголовного наказания.

…И тут старик стал сдавать. Он задыхался, приволакивал за собой правую ногу.

— Плохо, дедушка?

— Неважно, Юрка. Однако помогите мне.

Мы взяли старика под руки и буквально поволокли вперед. Туннель был довольно высоким, но головы приходилось пригибать. Потом пришлось снова лезть через полутораметровую трубу, и там Олег Сергеевич совсем сдал.

— Никогда ни валидола, ни нитроглицерина не держал в доме. Дайте дыхнуть воздуха.

Когда мы вытащили его из трубы и оказались опять в каком-то коллекторе, только пошире, старик был совсем плох.

— Юр.

— А!

— Коньячка у тебя нет?

— Откуда? Ты, старик, нас спас.

— Каким образом?

— Если бы мы по вокзалу не шатались, наверное, вместе с людьми Господина Ши у люка оказались бы. В одно время. А так — они работой увлеклись. На нас внимания не обратили.

— Это — проблематично. А впрочем, примерно так. Сейчас, ребята. Отдышусь.

— Далеко еще?

— Да нет. Дальше ползти метров тридцать, и будет заштукатуренная дверь. Кирпичом мы ее заложили в два ряда и заштукатурили. Чтобы благодарные потомки не очень часто туда попадали.

Зверев прополз по указанному стариком направлению, потом вернулся.

— Там стена девственно ровная. Ты место-то найдешь?

— Конечно. Только вот отдышусь. Плохо, что стволы у вас слабоваты.

— Мы же шли на визуальную проверку. Что случись, они нам все только испортили бы.

— А как же пробиваться будете?

— Что значит как?

— Ты маленький, что ли? Видишь, не бегун я и не ходок. Прислушайся!

Где-то в туннеле, там, где стальная преграда, различалась равномерная, настойчивая музыка преодоления преград.

— Юрка. От конца трубы — два с половиной метра и два метра в высоту. Разбивай.

Зверев сел на пол:

— Я кувалду-то бросил.

— Где?

— Уже далековато.

— Так беги, дружок. Спасай ситуацию.

И Зверев побежал… Вернее, сначала пополз.

Так мы потеряли еще минут десять.

Наконец раздалось пыхтенье, неформальная лексика шепотом, и Юрий Иванович появился вновь, теперь с кувалдой.

За полвека кладка схватилась намертво. Кирпич же, германский, красный, обожженный, не хотел разрушаться.

— Да точно ли здесь, дед?

— Бей, Юрка! Бей.

— Дай-ка мне, Юра.

Я перехватил кувалду и минуты через две почувствовал, что кладка немного подалась. Потом снова бил Зверев. Потом я. Наконец кирпичи «поехали».

Остаток кладки мы добили минут за сорок. Все же это не стальная преграда, возле которой сейчас хлопотали поспешные спецы. Взрывать — нельзя. Город наверху. Можно локальные взрывы применить, по точкам слабины, по углам и примерно там, где задвижки. Двутавр утоплен ниже уровня бетона. Можно ломать бетон снизу и делать подкоп. А бетона там — с метр. Можно притащить автоген и прожигать толстенную легированную сталь. Времени у нас все же достаточно. Так думал я.

За кирпичной кладкой — пустота, предбанник. За ним — задраиваемая дверь, сорванная когда-то взрывом.

— Ты, дедушка, надежно ли отсортировал изделия?

— Изделий там уже нет.

— Как то есть нет?

— Все по акту сдал.

— Совсем нет? — опешил я.

— Есть маленькая заначка.

— Так за чем же мы идем?

— Там несколько этих самых баллончиков, в нише. И документы.

— Какие документы?

— Важные.

— Что ж ты не сдал их, дедушка?

— А я бы тогда не говорил сейчас с вами и ничего бы не показывал. Дайте-ка я сам войду.

— А не оплошаешь?

— Плошать — это ты у нас мастер.

— Я вижу, дед, что ты опять в хорошей форме.

— В достаточной.

И старик вошел в бункер. Зверев все же не выдержал и пробрался туда следом.

Фонарь слегка подсел, но все же в камере два на два обнаружилось следующее. В правом дальнем углу — ящик снарядный. В нем, как уверил старик, поврежденные баллончики. Обожженные, смятые, не содержащие более в себе той заветной аэрозоли.

— Не бойтесь. Я знакомился с результатами исследований. При соприкосновении с атмосферным воздухом аэрозоль теряет боевые свойства в течение нескольких часов. Так тонко сделана вещь. Немцы даром хлеб не ели. Не повезло им немного.

— Ты, Олег Сергеевич, не отвлекайся. Любишь Гитлера — и люби. Ожил старичок. Раскрылся, — не выдержал Зверев.

— А та, что в баллончиках, не теряет.

— Зачем тебе, дед, баллончики?

— Это чтобы выйти отсюда.

— Если задвижку прожгут твою, то и не выйдем.

— Олег Сергеевич, — попросил я скромно, — документы доставай.

— А это опять по Юркиной части. Там вот, слева, под самым потолком — ниша. Пошарь, только аккуратно. Ниша глубокая. В ней — баул.

— Сумка, что ли?

— Примерно так.

Зверев поднялся на носках, нашел кожаный бок сумки, потащил.

— Осторожно. Там баллончики. Черт их знает. Столько времени прошло.