Век Зверева

Олег Сергеевич наконец раскрыл прикипевший намертво замок. Стержни, похожие на газыри, или футляры для сигарок, лежали сверху, в количестве десяти штук. Под ними — папки с документами.

— Я бегло говорил по-немецки, мог читать. Здесь папки из архивов разведшкол. Край этот разведшколами был перенасыщен. Еще задолго до войны началось внедрение. Я тогда баульчик этот нашел, приказал всем помещение покинуть, по причине потенциальной опасности. Начал просматривать папки. И примерно с середины стали попадаться мне сильные документы. На больших людей. И они, между прочим, и по сей день живы. Некоторые из них.

— Ты хочешь сказать, дед, что немецких шпионов покрыл?

— Фашистских. Но война-то заканчивалась. Концы в воду. Конечно, меня бы всего звездами по списку обвесили. А потом — несчастный случай. Не хотел я быть секретоносителем. А люди эти потом трудились как бы честно. Возможно, с иностранными разведками не общались.

— То есть как это возможно?

— А так, что возможно: на этом бауле цепочка оборвалась. Не было, возможно, каких-то других списков.

— И что? Так и живут они теперь?

— Юра, разведка — дело тонкое.

— Пора нам уходить. Есть еще что тут, Олег Сергеевич?

— Этого достаточно. Пошли. К выходу. Дайте-ка мне одну сигаретку. Давно в руках не держал. И чтобы вы прониклись важностью момента — там чума.

— Как — чума?

— Часть баллончиков — со штаммами чумы. Но что поразительно, тоже одноразового действия. Тебе — карапец, а никто не заразится. Большие мастера — германцы… Генетика — наука нордическая. Пришла из сумерек времен.

У выхода и ждал нас Шток.

Хороший немецкий «шмайсер» в руках. Сидит себе на ящичке возле лестницы к небу. Там коллектор, там люк. Фонарь уже не нужен. Здесь сумеречный неверный свет. Глаза привыкают понемногу. А потом очень яркий свет зажегся. Декорации освещены. Это аккумулятор у него под боком. А сам он — в тылу у нас.

— Руки за головы. Стреляю…

Нет сомнений. Он положит нас сейчас.

У Зверева — ствол под курткой, у меня — во внешнем правом кармане, но в правой руке — эта трофейная сумка. У старика нет ничего.

Шток так давно искал этот бункерок. Он же знает столько, со столькими людьми говорил. Вот и вход стариковский знал. Может быть, и проходил мимо его схрона не раз. Цель жизни достигнута. Легенды подземелий становятся былью.

Ночь перед утром

— Как думаешь, Юрий Иванович, какая книга самая великая? Лучшая книга всех времен и народов?

— Я давно думаю.

— И что?

— Трудно сказать.

— Сказать легко. Это — «Остров сокровищ».

— Почему?

— Там все наше прошлое, настоящее и будущее. «„Это что, труп матроса?“ — „А вы хотели бы найти здесь епископа?“» Правда, сильно?

— А что по нашей ситуации?

— «Настанет утро, и живые позавидуют мертвым».

— Кажется, я начинаю соглашаться. Это действительно неплохая книга.

— Ты вроде бы владеешь азами колдовства, насколько я припоминаю твои увлечения.

— А чего бы ты хотел? Навести порчу, вызвать град, пожары, засуху? У меня здесь нет материалов.

— От тебя требуется лишь банальное видение будущего. Наипростейшее действо. Поколдуй слегка.

— Тогда мне понадобится свеча, чай и водка.

— Все три предмета — в наличии. Начинай. Мне-то что пока делать?

— Стоять у врат времен. Отгонять служебного ворона.

— И кому он служит?

— Князю тьмы.

— Принято к исполнению.

…Зверев не хотел знать будущего. Он хотел забыть свое прошлое и жить для вот этого пребывания за грубо сколоченным столом, где кашица чифиря и спирт. Он устал от кругов времени, но все же стал смотреть на пламя, которое разрасталось, принимало его в себя. Три светящихся круга пришли после, три времени, три шестерни. Они вращались на призрачных осях, передавая друг другу вращение, а вместе с ним — страх, надежду и веру. Тот диск, что олицетворял страх, был ярче всех и вращался быстрее, и в его блике Зверев увидел то, что не хотел видеть более никогда. Забывая законы о вращении колес, к нему пришла любовь. Смутные и жалобные прощания на конечных остановках, сколы городов и прошедшие ночи. Последние трамваи, рвущие нити, что связывали, как казалось, всерьез.

А круги времен становились то папертями, то площадями, где булыжники проникли друг в друга на атомарном уровне — три солнца, горящие сразу. Зверев знал, что увидеть сразу три светила — к беде. И поспешил покинуть этот солнечный перекресток. Он знал, что все вот так сошлось лишь единожды и больше этого уже не будет, но собрал все свои последние силы и снова оказался в темноте. И зубья шестерен мяли его эфемерную плоть, оставляли пунктиры на неподвластной им душе, и пересечение кругов стало уже стальным, мертвым, и последняя связь с той солнечной площадью и давним летом оборвалась…

…И настало время того странного предутреннего света. Когда просыпаешься от того, что кто-то есть в комнате. Этот свет просочился сквозь занавес, спрятался в углу комнаты, будто бестелесный призрачный пес. Пес, состоящий только из предутреннего света. «Я здесь, — говорит он, — я вернулся».