Век Зверева

— Не я, а папаша. Власовцы были дислоцированы вдоль побережья. Как бы второй линией обороны. И никому не могло прийти в голову, что они станут биться. Они же все сорвали. Они американцев не пропустили. Били их со страшной силой и едва не сбросили в Ла-Манш. А формально выполняли приказ. Их за это ненавидят по сей день во всем цивилизованном мире. Почти пятьсот тысяч сынов Америки положил враг народа Власов там, во Франции. Это же была сдача Гитлера союзникам, и она не получилась. А мой папахен там воевал и награжден немецкими орденами и медалями.

— Я рад за него.

— Ты не рад вовсе. Там много всякого случилось. И иного знать не дано нам еще очень долго. И не дождемся. Водки выпьем?

— Не хочу. Если бы в вену не колол, выпил бы. А так не стану.

— Как знаешь. Ну ладно, ты вот говоришь, немцы, не наше, наше.

— Это ты говоришь.

— Хорошо, я. Ведь германские земли — это на самом деле по большей части славянские. Полабские славяне. Слышал такое?

— Что-то смутное.

— А должен знать, что Берлин — это Берлов, Щецин — Щетинин, Лейпциг — Липецк. Не говоря о Вене. Вот когда терять-то вы начали.

— А ты уже как бы себя к нам не причисляешь?

— Нет, Ваня. Но это все решается в рабочем порядке. Симеона Полоцкого читал?

— Нет.

— То-то же. А там тайна раскола. Тогда латиняне сделали убийственно верный ход. Тогда все и рухнуло, не начавшись. А не было бы раскола, сейчас не было бы никакой Америки, а был бы сплошной форт Росс. А так латиняне перехватили стратегическую инициативу.

— Ты вообще-то в Бога веришь?

— Я протестант, Ваня. Это религия победившего братства. Там все ясно и понятно.

— Иди ты в свою протестантскую жопу.

— Как же я в нее пойду? Если только в чужую. В свою — не могу. Физически. Мне кажется, я тебя убедил. А если ты затаил корысть, то Люсе Печенкиной конец. И конец ужасный. Вначале ее на твоих глазах изнасилуют. Потом распнут на кресте, потом бензином обольют и спичку бросят. Ты все это видеть будешь и сделать ничего не сможешь. А потом мы тебя одного оставим, и ты повесишься рядом. Потому что не сможешь ни рукой шевельнуть, ни ногой. Мы их тебе бензопилой срежем. Будешь самоваром лежать подле своей распятой возлюбленной и стихи читать. А потом подохнешь. Не сразу, впрочем. Мы тебе раны перетянем, адреналинчику добавим, продержишься с час. Потом подохнешь. А Отто Генрихович Лемке вернется на свой хутор.

Только этого говорить сыскарю не следовало.

— Я согласен, — объявил Иван.

Назад, на российскую территорию, Ивана доставили на банальной моторной лодке. Катерок пограничный метнулся было навстречу, погудел, велел остановиться, потом погранцы, наверное, получили указания по рации, и все.

То, что граница открывается по телефонному звонку, Ивана не радовало. У него был какой-то смутный план на пограничном переходе упасть на землю, потребовать начальника заставы, попробовать объясниться. Он не мог поверить в то, что все кончилось. Но потом все же что-то произошло. Катерок стал возвращаться, и сопровождавшие Ивана молодцы, назвавшиеся Квасовым и Шатровым, занервничали, а потом и вовсе ушли в литовские воды.

— Ну что? Не все у вас получается? — обрадовался Пирогов, вновь увидев сыскаря.

— Да брось ты. Все у нас получится, — услышал он в ответ.

Теперь Ивана везли в автомобиле.

«Будут переводить через Советск», — обрадовался он. Так и вышло.

Но здесь все получилось без сучка без задоринки. На другой стороне Немана настолько типичные омоновцы приняли под белы руки Ивана, что о каком-либо мятеже и подумать было нельзя. Его скорее пристрелили бы тут же, чем дали бы устроить какое-то подобие спектакля.

По дороге на Калининград никак не миновать было Большаково. Везли его в банальных «Жигулях». Водила непонятный, никак не военный, и два, как скупо они пояснили, сотрудника внутренних дел — все те же Шатров и Квасов. Ростом хороши, в плечах удались, бодры и ненавязчивы. Хотят встроиться в мировой порядок. Без напалма и трупов на улицах Кенигсберга. Дело свое открыть. Магазинчик. Или выучить немецкий язык и остаться служить в полиции. А может быть, не знали они всего латинянского плана в подробностях. Может быть, вообще ничего не знали, а вели себе задержанного Пирогова, выполняя приказ. А скорей всего знали кое-что и не противились. Бог им в помощь.

— Мне до ветра необходимо, — объявил Иван, когда они поравнялись с автостанцией.

— Потерпишь.

— А вот и не потерплю. Меня по почкам били и транквилизаторы кололи.

Шатров заерзал, переглянулся с Квасовым. Но последнее слово было за водилой.

— Выведите его, а то… подтирать потом.

Туалет этот он знал. Там окно выносилось с одного удара и можно было свой шанс испробовать.

Шатров остался снаружи, Квасов пошел внутрь. Иван Иваныч потянулся было в кабинку, тот не позволил:

— Здесь все делай.

— Здесь так здесь.