— Давно бы так, товарищ Белоклювов! А за то, что я наговорил вам, при всем народе готов извиниться…
— Не надо, не надо, — отчаянно замахал длинными руками, как крыльями мельница, Белоклювов, — а то опять обзовете меня как-нибудь при всем честном народе… Не надо! Перед окружным прокурором будете объясняться…
ПО ТРОПЕ И БЕСТРОПЬЮ
В тот же день, 11 августа, начальник экспедиции издал приказ о передовом разведывательном отряде. В него вошли сам Билибин, Сергей Раковский, Степан Степанович, Иван Алехин, Чистяков и Миша Лунеко. Проводниками при лошадях были назначены Макар Медов, его родственник Иван Вензель и рабочий экспедиции Петр Белугин.
Как только он вернется обратно, будет снаряжен и второй отряд — под начальством Эрнеста Бертина. А когда прочно ляжет снег, то на всех передвижных средствах — на лошадях, оленях и собаках — выступят под руководством Цареградского с экспедиционным имуществом и остальные. К началу декабря все должны быть на Среднекане. Таков план Билибина.
Приказ зачитан, срок выхода передового отряда — 12 августа. Экспедиция загудела, пошли толки-перетолки, одни радовались, другие повесили нос. Юрий Александрович всем улыбался, со всеми приветливо здоровался, шутил и смеялся.
Рассмеется, а потом спросит:
— Ну как, догоры, настроение? Доберемся до Колымы? Ичиженки, ребята, подшили? Запаску под подошвы положили?
Вьючили лошадей, как Макар указывал: вместо войлочных потников — какие-то толстые, набитые сеном мешки — бото, а сверху — еще бото. Под огромными вьюками и этими бото якутские коняшки, и без того низкорослые, совсем будто в землю ушли, остались над ними только холмики из вьюков. Ковать коней старый якут не разрешил: кованый конь быстрее в болото провалится, а барахтаясь, подковами ноги побьет, вместе с подковами копыта сорвет — совсем обезножит. Билибин велел беспрекословно слушаться Макара Захаровича.
Четырнадцать лошадей навьючили. На пятнадцатую, когда-то серую, но от старости побелевшую кобылу взобрался сам старик, свесив ноги чуть не до земли. Остальные — и Билибин и Раковский — взвалили на себя двухпудовые сидора и пошли пешком.
Весь день 12 августа лил дождь. Под его надоедливый шелест провожали Ола и Гадля шестерку русских людей в неизведанный опасный путь.
Друзья-догоры выпили на посошок. Тузрик, не дожидаясь ответа из округа на билибинскую «молнию», разконфисковал спирт, и сам зампредтузрика вместе с милиционером пришли напутствовать геологов и пропустить по стаканчику.
Молчаливый Степан Степанович сразу же взял широкий шаг, запыхтел из трубки в черную разлапистую бороду и потихоньку шепнул Раковскому:
— Не впервой, Серега, плавать по дурным таежным речкам…
Гадлинские якуты, те, что ходили по тайге и знали, что нет на свете ничего страшнее бахапчинских камней, прощально покачивали обнаженными головами и даже что-то причитали.
Своим землякам старик Медов говорил:
— Ничего-ничего… Бешеная Бахапча — люди смелый! Улахан тайон кыхылбыттыхтах — догор Билибин!
Учитель Петр Каллистратович с крыльца своей школы не без пафоса произнес:
— Вот и потянулась первая путевая ниточка в край холода, золота и скорби. Преобразит она наш дикий и полудикий край!..
В первый переход отряд прошел совсем немного, каких-нибудь пять километров, но на душе у всех было радостно: кончилось великое ольское сидение!
Билибин раскрыл полевую книжку и на титульном листе крупным красивым, похожим на древнерусский полуустав почерком простым карандашом, чтоб вовек не смыло, вывел:
Начат 12 августа 1928 г.
Кончен…»
Это не был личный дневник. Юрий Александрович не собирался изливать свои чувства. Первый день уместился на полстраничке, но и в самой краткости чувствовались торжественность и уверенность в начатом деле:
«12 августа, воскресенье.
Никаких сетований на мерзкую погоду и распутицу. А первая ночь выдалась еще неприятнее: