Вектор ненависти

«Трепов»: геймер проникает в присутственное место, убивает охрану (при этом могут пострадать и находящиеся там мирные посетители), вламывается в кабинет градоначальника и стреляет в него; затем, так как здание оказывается оцепленным, геймеру лучше всего застрелиться.

«Первомарт»: несколько геймеров устраивают облаву на карету с царём, забрасывая её бомбами; сами геймеры также погибают в результате взрывов.

Предпочтения Серёги, Коляна и Ванька не совпадали. Ванёк сыграл в «Трепова», раз уж ему выпало готовить реферат о Засулич. Серёга выбрал «Дрентельна» и даже попробовал поиграть, но управлять на клавиатуре лошадью оказалось непросто: прежде чем гнаться за каретой, необходимо было обучиться виртуальной верховой езде в манеже. Взяв несколько уроков и пару раз вылетев из седла прямо под копыта (виртуальный конь так реалистично бил подковой, словно прошибал экран монитора), Серёга быстро охладел к предстоящей погоне со стрельбой. А Колян сразу запал на «Первомарт»: хоть мало драйва, зато можно жарить втроём.

И когда после игры, выполнив задание и поразив цель, герои делились впечатлениями, Ванёк вдруг выдал:

– А в «Трепове» тоже Путин.

– Путин? – удивились остальные.

– Ага. Прорываешься в кабинет, а там никакой не Трепов, а Путин в генеральском мундире. В него и стреляешь.

– Значит, в «Дрентельне» тоже Путин в карете, – догадался Серёга.

– Ваще беспонтово, лажа какая-то, – резюмировал Колян. – Круче с монстрами и гоблинами рубиться.

На этом конспиративно-игровой пыл восьмиклассников иссяк, и они, проваландавшись ещё с месяц, отнесли свои рефераты Андрею Санычу.

К этому времени Вяльцев провёл с ними несколько занятий, рассказал о народничестве, о тайных организациях, о политической эмиграции, о Герцене. Умышленно уклоняясь от какой-либо оценки, учитель излагал общие сведения – и только. Собственно, в этом он и видел свою задачу: расширить кругозор учеников, рассказав им то, что осталось за рамками школьной программы.

Сданные же рефераты крайне изумили учителя. Он ожидал найти в них изложение общеизвестных фактов, пусть и не выполненное учениками самостоятельно, а взятое в готовом виде откуда-то из интернета. Но вместо этого в каждой работе имелся, пусть и в упрощенной форме, серьёзный исторический и – главное – психологический анализ поступков революционерок, коим давалось полное моральное оправдание. Например, в реферате о Засулич при разборе причины её покушения акцентировалось прежде всего то, что первым преступил закон сам Трепов: столичный градоначальник, приказав высечь арестанта Боголюбова, нарушил закон о запрете телесных наказаний. Подчёркивалось, что инцидент произошёл в 1877 году, а закон был принят в 1863-м и действовал уже 14 лет. Да и повод для расправы был незначительным: заключённый во время прогулки на тюремном дворе не обнажил голову перед случившимся там Треповым. Из чего очень ловко делался вывод, что покушение Засулич на Трепова, при всей очевидной преступной сути поступка, следует признать допустимым с точки зрения общечеловеческой морали. Вслед за присяжными, оправдавшими террористку, автор реферата также выносил оправдательный вердикт.

В том же духе было написано о Фигнер и Перовской.

Озадаченный учитель не мог понять причину подобного отношения. Поискав в интернете, откуда могли быть скачаны работы, он ничего не нашёл и поначалу даже подумал, что рефераты писались ещё в советское время, лет сорок-пятьдесят назад, и пылились в каком-нибудь книжном шкафу, пока их случайно не отыскали при переезде или капитальном ремонте. Но кое-что в написанном опровергало это предположение. Так, Засулич ставилась в один ряд не только с Шарлоттой Корде, но и с Леонидом Каннегисером, а подобное в советские годы было попросту недопустимо. Хотя случаи Засулич и Каннегисера выглядели поразительно схожими, первую большевистская власть причислила к своим революционным предтечам, а второго заклеймила как злостного врага, о котором даже упоминать было небезопасно. Да и восьмиклассник Ваня Ермолаев, в школе историю России XX века ещё не изучавший, вряд обладал столь широким кругозором, чтобы знать о фигурах калибра Каннегисера. «Ладно, Корде, – заключил Вяльцев, – её, возможно, не забыл. Но Каннегисер – это уж слишком».

И тут Вяльцев вспомнил, как Грузинов упомянул в разговоре о популярности народовольцев теперь. Последнее время Виктор как-то не очень активно отвечал на письма, объясняя это своей занятостью: «Дела навалились». Всё же Вяльцеву захотелось с ним встретиться: Виктор наверняка более сведущ, значит, сможет в чём-нибудь его, Вяльцева, просветить.

Грузинов охотно согласился повидаться, но только не в прежнем ресторане. Занятый даже в выходные, он мог бы уделить приятелю час-полтора, так что лучше всего послоняться по улицам около центра. Вяльцева это устраивало: радовала возможность уклониться от замаячившей было траты денег на ресторан.