Веление долга

Он вырезал кусочки кожи с плеч и ключицы и пересаживал их на лицо. Делал он это без наркоза, с ювелирной точностью. Тяжело было мне, но не легко и ему. В каждом его движении, в каждом слове чувствовалось, что он по-настоящему любит людей. Это был подлинно советский врач. Высокий, смуглолицый, внешне суховатый, Кьяндский своим видом и характером напоминал моего товарища по истребительной авиации коммуниста Жарникова. У него тоже за скупыми и подчас суровыми словами скрывались большая душа, доброе, отзывчивое сердце.

Помню, как старательно прятали от меня в госпитале все зеркала, чтобы я не смог видеть обгоревшее лицо - вернее, то, что осталось от него после аварии. Это была трогательная и немного наивная забота, над которой я немного иронизировал. Ведь я уже видел [21] свое лицо. Зеркалом послужила… крышка обыкновенных ручных часов. Конечно, удовольствие было не очень большое. Но ведь, как говорит русская пословица: «Нам с лица не воду пить!» Успешно летать, драться с врагом можно, и не имея красивого носа. А главное для меня было - летать. Я старался вест» себя так, чтобы скорее закончилось лечение. Все возможное для ускорения лечения делал и профессор Кьяндский. Он понимал, что мне хочется скорее уйти из госпиталя на аэродром, снова подняться в воздух и с высоты любоваться родной землей, милыми сердцу русскими пейзажами. Но завершить лечение ему так и не удалось…

Ко мне в госпиталь часто приезжали товарищи по службе - летчики, техники. Часто навещал меня и мой командир Иван Георгиевич Романенко. Однажды он появился в палате во внеурочный час. Подошел к моей койке, положил на тумбочку фрукты. Когда сестра вышла, я попросил рассказать, как летает эскадрилья, как учатся мои товарищи.

- Нормально, - ответил Романенко, - только устаем здорово… Приходится много дежурить над границей.

Иван Георгиевич и не подозревал, как сильно взволновали меня эти слова. Стало досадно и обидно. Товарищи дежурят, а я отлеживаюсь в госпитале. И я решил любым способом вернуться в свою эскадрилью.

Как только командир ушел, я встал с койки и пошел в соседнюю палату, где находились моряки.

- Товарищи, - обратился я к ним, - помогите мне провести небольшую «научно-исследовательскую» работу.

- Какую именно? - спросил артиллерист с эскадренного миноносца.

Когда я объяснил, артиллерист первый встал и радостно воскликнул:

- Пойдемте!

Пришли в процедурную. Там у окна стояло знакомое вращающееся кресло. Такая «мебель» есть в каждой авиационной части. Она служит для проверки [22] и тренировки вестибулярного аппарата. Сидящего в этом кресле можно ввести в такой «штопор», что не каждый сумеет удержать голову в обычном положении.

Я сел в кресло, и товарищи раскрутили его. «Исследовательскую работу» они выполнили более чем добросовестно. В такой «штопор» я ни разу не попадал с того далекого дня, когда проходил летную военно-врачебную комиссию… Голова, несмотря на огромное усилие воли, так и клонилась влево, словно желая переместиться на плечо.

В этот момент в дверях промелькнуло удивленное и испуганное лицо медсестры, а вслед за ней в кабинет вошел профессор. Моих «помощников по научной части» как ветром сдуло.

Кьяндский подошел к креслу, остановил его в помог мне встать. В палату мы вошли молча. Затем я осторожно, используя, так сказать, глубокий обходный маневр и тактическую хитрость, повел «наступление»:

- Устал я, Андрей Александрович, после этих операций. А ведь их впереди еще не менее двадцати пяти.

- И что же вы предлагаете? - сухо отозвался профессор.

- Нельзя ли перерыв сделать… хотя бы на пару месяцев? Я бы с семьей съездил куда-нибудь отдохнуть.

Профессор не ответил, подошел к окну, задумался. Лицо его посуровело.

- Кто вам фрукты приносит? - - спросил он после некоторого молчания.

- Мой командир Романенко, - ответил я, не догадываясь о смысле вопроса.

- Понятно, - как бы про себя, тихо сказал Кьяндский. И, снова помолчав, уже громче добавил: - Отдохнуть вам, конечно, не худо, особенно на юге, в спокойной семейной обстановке. Но при чем тут ваш сегодняшний «полет» в процедурном кабинете? Впрочем, я теперь все понимаю…

Андрей Александрович подошел ко мне ближе, мягко [23] положил свою добрую руку на мое плечо и по-отечески нежно заключил:

- Самое главное, чтобы на душе у вас было светло, чтобы сердце оставалось в полном порядке. Что ж, я не возражаю против… «отдыха».

Глядя в умные, как-то по-особенному теплые глаза профессора, я невольно потянулся к нему всем существом и не удержался, чтобы не обнять его в знак искренней благодарности. Значит, понял меня, значит, и у него в груди бьется солдатское сердце!…

На жизненном пути мне не раз встречались такие люди: парторг, мой командир Романенко, комиссар Сербин, славные советские врачи, жена… Они не охают и не ахают над оказавшимся в беде человеком. Они поднимают в нем дух, укрепляют его веру в собственные силы, дают ему крылья. Это и есть настоящая помощь друга.