Вельяминовы. Дорога на восток. Книга 2

Свеча опрокинулась на земляной пол, и, зашипев, потухла. Не осталось ничего вокруг, кроме их шепота, их дыхания, кроме крупных, ярких звезд, что светили в маленькое оконце сарая.

Потом она лежала, прижавшись к нему, чувствуя его руки, что гладили ее тело - везде, до самого последнего уголка. Тео рассмеялась: «Можешь мне не говорить, Теодор. Ты собирался устроить нас в Вене и потом уехать в Россию».

-Откуда ты…, - удивился Федор. Тео, приподнявшись, приложила палец к его губам: «Я видела твои глаза, когда мы еще лесами шли, и ты Мишелю рассказывал о, - она сказала это слово по-русски, - тайге. И потом, - Тео потерлась щекой о его щеку, - я тебя пятнадцать лет знаю, Теодор. Я все замечаю».

Он не мог оторвать руки от стройной, горячей спины, и повел ее ниже - туда, где все было гладким и жарким, круглым, нежным, туда, где были длинные, смуглые ноги, и кончики ее волос щекотали ему пальцы.

-Правильно, - мрачно сказал Федор. «Поэтому вы…ты…- он запнулся. Тео ласково шепнула: «У меня имя есть. Тео. Так меня и называй. А я тебя - Теодор. Федор, - шепнула она. «Ты же меня учил русскому, немного, я помню».

Тео  скользнула вниз. Подняв голову, она лукаво попросила: «Продолжай, я вся внимание. Хотя здесь есть, чем полюбоваться, конечно, - он ощутил ласковое, долгое прикосновение и попросил: «Еще!»

-Ты хотел что-то сказать, - напомнила Тео.

-И скажу, - упрямо повторил он. «Вы с Мишелем останетесь в Австрии, а я поеду в Россию. Мы, разумеется, перед этим повенчаемся. Если ты хочешь, Тео, - торопливо, почти испуганно добавил Федор.

-А вдруг не хочет? - мимолетно подумал он. «Господи, почему я такой дурак? Вдруг она откажет?»

-Дурак, - подтвердила Тео, наклонившись, положив его руки на большую, тяжелую грудь. «Ни в какой Вене мы не останемся. Ты нас заберешь домой. Она нежно, медленно поцеловала его. «Наш дом, Теодор, там, где ты. И венчаться мы будем дома, разумеется».

-Ты не понимаешь, - жалобно сказал Федор. «Это Россия,  ты там ничего не знаешь. Меня могут посадить в крепость, сослать…»

-Америка тоже часто кажется странной, приезжим, - рассудительно заметила Тео, устраиваясь на нем, обнимая его. «Потом все привыкают. И я привыкну. Буду тебя ждать, или поеду за тобой, туда, куда тебя сошлют, вот и все».

-Но зачем, ты ведь можешь быть актрисой, в Вене, - еще успел сказать Федор. «Зачем тебе это…»

Она закрыла ему рот поцелуем. «Затем, что я тебя люблю. Затем, что ты наш с Мишелем дом. И так будет всегда».

Мишель проснулся от какого-то шороха. Потерев глаза, мальчик зевнул: «Папа!». В комнате было темно, и он услышал, как зажигают свечу. Отец взял его на руки и осторожно перенес в маленькую кроватку. «Так правильно, - радостно подумал Мишель. «Папа и мама должны быть вместе. Утром проснусь и еще с ними полежу».

Он закрыл глаза и задремал. Они все стояли, держа друг друга за руки, глядя на спокойное лицо ребенка. Потом Тео, задув свечу, оказавшись у него в объятьях, услышала ласковый, смешливый голос: «Наконец-то я посплю, как положено, любовь моя, на кровати».

Федор лежал, гладя ее по голове, чувствуя ровное, нежное тепло ее тела, а потом и сам заснул - положив ей голову на плечо, не выпуская ее  мягкой ладони.

Надоедливый, мелкий дождь поливал серые булыжники площади Революции, над толпой парили, кружились вороны. Кто-то крикнул: «Мертвечину чуют!»

Мокрое, темное дерево эшафота блестело капельками воды, дул резкий, холодный северный ветер. Телеги въехали на площадь, солдаты Национальной Гвардии забили  в барабаны. Невидный человечек в черном сюртуке,  стоя у края эшафота, хрипло крича, стал читать приговор Трибунала.

-Сорок человек сегодня, -  Робеспьер закутался в темный плащ с трехцветной кокардой.

-Молодец, - он потрепал по плечу прокурора Революционного Трибунала, Фукье-Тенвиля. «Как я тебя и учил - сваливай всех в кучу и проводи по одному обвинению. Сегодня, например, английские шпионы».  Они стояли на балконе отеля де Крийон, оглядывая толпу.

Фукье-Тенвиль помялся и неохотно заметил:

-Это произведет плохое впечатление, Максимилиан, - он кивнул на укрытую холстом телегу, что стояла позади других. «На площади много женщин, сам знаешь, они могут повести себя непредсказуемо. Как на процессе австриячки. Если они увидят, что мы гильотинируем роженицу…»

-Она притворяется, - холодно сказал Робеспьер. «Это же волчица, без сердца, без души. Ей показали мужа, -  ты сам помнишь, в каком он был виде, - у нее даже в лице ничего не дрогнуло. И слова не вымолвила. Я ей сказал: «Мадам, в ваших силах прекратить его страдания». Даже глазом не моргнула. И этот, Экзетер, - Робеспьер выругался, - молчал, как будто он из камня сделан. Нашли их дочь?»