"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ)

- Мы ей обрили голову, иначе она бы себе все волосы выдрала. Это кататония, ее описал доктор Кальбаум, несколько лет назад, в Die Katatonie oder das Spannungsirresein... - дочь, в тюремном халате, скорчилась в углу камеры, глядя куда-то вдаль. Серые глаза были туманными, нездешними. Лицо покрывали воспаленные царапины.

- Она себе пыталась глаза вырвать, - заметил врач, - когда в себя пришла. Вешать ее нельзя, она не в себе, но вряд ли суд это примет во внимание. Мы ей руки связали, - девушка уронила голову в колени. Она раскачивалась, что-то подвывая. Константин стоял, глядя на нее, и вспоминал показания. Перовская утверждала, что девушка была связной между Волком и народовольцами, и что, действительно, именно она, Кассандра, дала сигнал Гриневицкому бросить вторую, смертельную бомбу.

Константин вздрогнул. Врач вложил ему что-то в руку.

- Это она написала, - сказал доктор, - когда очнулась. Больше ничего. Она не говорит, только стонет, или воет..., - девушка грызла губы, на белую шею полилась кровь. Доктор, подождав, пока тюремщики откроют дверь, торопливо добавил:

- У нас пока нет возможности проверить, правда, это, или нет. Месяца через два..., - он шагнул в камеру и бросил, через плечо: «Но даже это не избавит ее от смертной казни».

Константин развернул скомканный клочок бумаги. Почерк был торопливым, почти неразборчивым:

- Считаю своим нравственным долгом заявить, что я беременна, на четвертом месяце.

Оказавшись в карете, он опустил шторки. Экипаж тронулся. Константин всхлипнул:

- Ее не казнят, - сказал он себе, - я этого не позволю. Девочка больна, у нее ребенок. Надо перевести ее в хорошую камеру, теплую, сухую, надо..., - он плакал, вспоминая серые глаза, черные, тяжелые волосы. Успокоившись, великий князь достал блокнот. Его доверенный курьер знал дорогу в охотничий дом, бывал и на мельнице.

- Они приедут сюда. Мы, все вместе, о ней позаботимся, - твердо сказал себе Константин, - Анна оправится, обязательно. Надо ее спасти, - великий князь перекрестился, и начал писать.

Эпилог. Москва, март 1881

Лед на Москве-реке вскрывался, ломался. Над свободной, темно-синей водой порхали речные чайки. С откоса Воробьевых гор, был виден весь город. Сверкали купола Новодевичьего монастыря, на востоке, над кремлевскими стенами, поднималась колокольня Ивана Великого. В приоткрытое окно дул теплый, весенний ветер, пахло соснами. Загородная лечебница доктора Корна стояла среди богатых дач, на участке, где разбили парк в английском стиле. При всех палатах оборудовали отдельные умывальни, комнаты для нянь и прислуги. В особом здании доктор устроил водолечебницу, и массажные кабинеты. За кухней надзирал повар-француз, минеральная вода для пациенток доставлялась из кавказских источников и Карлсбада. Перед выпиской к пациенткам приезжали парикмахеры и портнихи. Дамы хотели предстать на семейных фотографиях в лучшем виде.

У Корна был штат вышколенных нянь-англичанок, здоровые кормилицы из близлежащих сел. Если дама хотела остаться в палате одна, и отдохнуть, дитя забирали в большие, просторные, светлые комнаты. За каждым младенцем надзирала отдельная медицинская сестра. Любовь Григорьевна отказалась:

- Эдуард Яковлевич, зачем? Он спокойный мальчик, и кормить я сама буду.

Крассовский погладил бороду и, одобрительно, сказал:

- Правильно. Для развития ребенка нет ничего лучше материнского молока. Но какой красавец, - он склонился над колыбелью и зажмурился. Алмаз на длинном пальце Волковой заблестел снопом ярких искр.

- Сколько такое кольцо стоит? - про себя, вздохнул Крассовский, глядя на змейку белого золота:

- За него, пожалуй, весь Кузнецкий мост можно купить.

Волкова приехала в лечебницу в отменно скроенном траурном платье. Она объяснила Крассовскому, что ее третий муж скончался, не дождавшись счастливого события.

- Мой батюшка обо всем позаботится, - лицо женщины было безмятежным, спокойным:

- Здесь хороший воздух, Эдуард Яковлевич, деревня. Не хочется сидеть в Москве последние месяцы перед родами.

Это было до Рождества. Любовь Григорьевна вернулась из Крыма после бархатного сезона, в ноябре. Отец, одобрительно осмотрел ее:

- Очень хорошо, милая. Я сказал…, - Григорий Никифорович повел рукой, - что ты обвенчалась, на юге, но твой муж трагически погиб, - он подмигнул, дочери. Женщина расхохоталась:

- Какое несчастье, папа. Я поговорю с Крассовским и Корном. Возьму комнаты в их загородной лечебнице…, Незачем в Рогожской слободе оставаться, - женщина сладко зевнула, - на природе мальчику лучше, - она, ласково, положила руку на живот. Пока Любовь Григорьевна была в Крыму, отец заново отделал особняк. Она прошлась по своему крылу и полюбовалась большой, в английском стиле детской комнатой. Мебель отец заказывал в Лондоне, шелковые обои и ткани во Флоренции. Любовь Григорьевна пообещала сыну:

- Тебе здесь понравится, милый. На даче мы пони заведем, будем с тобой в лаун-теннис играть…, - за чаем, с отцом, она твердо сказала: