"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ)

Великий князь, нарочито спокойно, снял пенсне в золотой оправе и протер его шелковым платком. Он сделал вид, что сведения о Хане Горовиц были получены лично им, от его агентов, в Царстве Польском. Племянник похвалил его. Однако через неделю, когда казнь на Семеновском плацу была назначена, император вызвал великого князя. Александр был недоволен либерализмом коменданта Петропавловской крепости. Царю доложили, что мещанку Горовиц перевели в сухую камеру, выше уровня реки.

- Какая разница, - желчно заметил Александр, - с чахоткой она пойдет на помост, или без нее? Нечего церемониться, - он помахал рукой, - она ждет свое отродье, она потеряла разум, но это не причина устраивать из тюрьмы отдых на Лазурном берегу!

Константин только мог следить, чтобы в камере дочери не стояла ледяная вода на полу, чтобы ее держали на чистом и сухом матраце. Окон в каменном мешке не было. Впрочем, Анне они были не нужны. Она почти не двигалась. Дочь лежала на деревянной кровати, лицом к стене, со скованными руками. Ее губы безостановочно шевелились. Константин прислушивался, но не понимал, что она говорит.

- Это, наверное, жаргон, - думал он, - их язык. Господи, бедная моя девочка, только бы она выжила..., Только бы отменили казнь. Она оправится, непременно. Мы ей поможем, как-нибудь, - успокаивал себя Константин. Он надеялся на приезд женщин, однако и после него ничего не изменилось. Вызванный на консультацию профессор Мержеевский, знаменитый психиатр, объяснил, что дочь была в состоянии кататонии. Он развел руками:

- Коллега Крассовский мне говорил о ее беременности. Бывают случаи, когда ступор у больных исчезает, после какого-то шока. Роды вполне могут остановить ее, - Мержеевский поискал слово, -угасание. Впрочем, - он посмотрел в глазок камеры, - не все ли равно? Консилиум признал ее неизлечимо душевнобольной, но от виселицы это ее не спасет, - профессор, весело, улыбнулся.

Дочь, действительно, угасала. Она даже не ела сама, ее кормили почти насильно. В углу камеры стояло ведро, за деревянной ширмой. Когда с девушки снимали наручники, ее должны были держать два охранника. Она начинала царапать лицо, пытаясь добраться до глаз. Однако, несмотря на то, что она кашляла кровью, и у нее выпадали волосы, беременность, как сказал Крассовский, развивалась нормально.

Константин исподтишка взглянул на племянника и нарочито небрежно взял из фарфоровой шкатулки папиросу. Царь уткнулся в какие-то бумаги. Константин думал, что бесполезно умолять его о снисхождении. До Европы дошли слухи о том, что среди приговоренных к казни, две беременные женщины. Начали поступать телеграммы от писателей и государственных деятелей. Племянник выругался:

- Пусть не суют нос в то, что их не касается..., - голубые глаза Александра похолодели.

- После восстания декабристов все молчали, потому что мой дед был умным человеком, и не выпускал никого за границу. Сейчас они свободно разъезжают по всяким Женевам и Лондонам, пишут гнусности в газеты..., - царь зашелестел страницами: «Месье Виктор Гюго всю жизнь был смутьяном. Не зря его из Франции выслали».

Константин покашлял:

- Он давно вернулся. Он гордость Франции, сенатор. В Париже устроили парад в честь его юбилея..., -Гюго прислал телеграмму лично Александру. Писатель просил о помиловании для обеих, осужденных, ожидающих детей. Царь был непреклонен. По закону, беременных можно было казнить только после родов. Александр сообщил, что именно это он и намеревается сделать. Дочь родила. Константин знал, от Крассовского, что роды были долгими и тяжелыми. По распоряжению, полученному лично от императора, заключенной Горовиц было запрещено оказывать медицинскую помощь, как выразился акушер: «Больше той, что ей была положена». Константин вызвал профессора в Зимний дворец. Прямо спрашивать о том, что случилось с Анной, было бы подозрительно. Он заметил: «Но вы давали клятву Гиппократа, профессор».

Крассовский погладил ухоженную, душистую бороду:

- Дитя с кормилицей. Заключенная не может находиться с ребенком в одной камере. Она не вышла из своего ступора. Мы вынуждены были, - Крассовский замялся, - провести оперативное вмешательство. Сами понимаете, ваше высочество, - он усмехнулся, - ребенок не является приговоренным к смертной казни. А она..., - Крассовский откинулся в кресле, - все равно умрет. В петле или как-то по-другому. Не мог же я противиться приказу монарха, - он отпил кофе: «Отменная обжарка».

Они еще поговорили с племянником о чем-то незначащем, кажется, о здоровье раненого президента Гарфилда. Великий князь вышел в коридор и прислонился к стене.

Константин не видел ребенка. Он знал, что это девочка, большая, и, как сказал Крассовский, на вид здоровая:

- Она вряд ли выживет, - заметил профессор, - в сиротских домах, многие дети умирают, не протянув и нескольких месяцев.

Константин вспомнил, что покойный Федор Петрович Воронцов-Вельяминов тоже рос в приюте. Он не знал, кто отец ребенка. Дочь говорить не могла. Константин подозревал, что даже если бы Анна и оправилась, она бы все равно ни в чем не призналась.