"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ)

Она шла, высокая, с прямой спиной, опираясь на руку дочери. Ветер трепал подол ее темного платья. Вдалеке, над крышами, сверкнула молния. Константин поежился. Ее ослепшие, белесые глаза налились странным, ярким светом. Он усадил женщин в карету и велел: «Трогай!». Вихрь гнал по улице столбы пыли, гремел жестью водосточных труб, топорщилась вода в Фонтанке. Они молчали, карету качал ветер. Константин заметил, как шевелятся длинные, сухие пальцы бабки, смыкаясь вокруг чего-то, видимого только ей одной.

- Александр тоже рукой шевелил, я помню, - подумал великий князь, - когда умирал. Будто искал что-то. У маленькой волосы рыжие..., - он закрыл глаза, - значит, все же..., Федор Петрович обрадовался бы. Он детей своих любил, он хороший был отец..., Господи, - попросил Константин, - только бы наша дочь не страдала..., - он поднял веки и едва не отшатнулся. Старая женщина смотрела прямо на него. В ее глазах сверкал неземной, ледяной отсвет. Константин, незаметно взяв Анну за руку, велел себе отвести взгляд.

Ганецкий ждал их в пустом, низком коридоре Алексеевского равелина, со свечой в руках. Вода подступала к бастионам крепости. Комендант, отведя великого князя в сторону, оглянулся на женщин:

- Еще немного, и наводнение будет сильнее того, что при покойном императоре Николае случилось, перед бунтом декабристов. Я пойду, - он вздохнул, - надо из нижних камер заключенных переводить, и немедленно. Иначе все затопит. Здесь, - Ганецкий повел рукой в сторону полуоткрытой двери, -никого не будет. Пусть прощаются спокойно. Но тело мы не можем отдать, - старик помолчал, -согласно распоряжению его императорского величества..., - он не закончил. Константин кивнул: «Я знаю».

Племянник приказал всех осужденных, умерших в Алексеевском равелине хоронить тайно.

- Есть одно место, - заметил император, - при моем деде там бунтовщиков закапывали. И при царице Екатерине..., - он оборвал себя. Константин не стал спрашивать, о каком месте идет речь.

- Даже на могилу к ней не прийти, - понял великий князь, - ни мне, ни ее матери..., Но я буду приезжать на мельницу, каждый год..., Не надо девочке говорить, что я ее дед. Пусть растет спокойно.

Он посмотрел вслед Ганецкому и повернулся к женщинам. Сверток был спрятан в шали у Анны, она держала за руку мать. Бабка стояла отдельно, вскинув голову. Константину показалось, что ее губы шевелятся. Он, в карете, показал Анне склянку. Средство было безвредным для детей. Константин сам видел, как старшая дочь, греческая королева Ольга, давала его сыновьям.

- Семеро внуков у меня, - отчего-то, подумал он, - но ведь маленькая, она..., Она дочь Анны, ее внучка..., Господи, я обещаю, я всю жизнь буду о них заботиться. Сколько мне Господь отмерит, столько и буду..., - комната, где помещались внучка и кормилица, не запиралась. Он сказал Ганецкому, что женщины хотят увидеть младенца. Комендант согласился:

- И мать пусть на нее посмотрит. Пусть она ничего не понимает, пусть не в себе она, но все равно..., -Константин, дождавшись, пока Ганецкий уйдет, указал на камеру дочери. Женщины зашли внутрь. Он отправился за маленькой, вверх, по узкой лестнице. В этом ярусе тоже было тихо, но великий князь, прислушавшись, уловил шум ветра и плеск воды за стенами.

- Петербургу быть пусту, - отчего-то, вспомнил он, и на цыпочках зашел в комнату. Горела свеча, было тепло, пахло молоком. Кормилица похрапывала, отвернувшись к стене. Маленькая лежала в колыбели. Он наклонился над внучкой и достал склянку. Младенец зачмокал нежными губками. Константин быстро коснулся мизинцем маленького рта. Капли были сладкие, туда добавляли сахарный сироп. Девочка зевнула и заснула еще крепче. Он осторожно взял внучку на руки:

- И, правда, тяжелая. Большая девочка. Господи, только бы Анна пришла в себя, перед смертью, - он вышел из камеры, - только бы увидела дочь..., - он нес внучку вниз и просил, чтобы девочка выросла здоровой, чтобы у нее все было хорошо.

- Пусть растет на мельнице, - сказал себе великий князь, - там воздух хороший, лес..., Я знаю, все эти ограничения когда-нибудь отменят, обязательно. Да и потом, я сделаю маленькой паспорт. Как..., - он остановился перед входом в камеру дочери, - как ей..., Анне…, - он сглотнул и занес младенца внутрь. Они сидели на деревянной кровати. Бабка стояла в углу. Константин увидел, как шевелятся ее пальцы. Дочь лежала на спине, с мертвенно бледным лицом, ее губы двигались. Константин передал внучку Анне. Женщина вытерла глаза: «Сейчас..., мы ее переоденем, перевяжем бирку...»

Константин смотрел на впалые щеки дочери, на закрытые веки, на кровь вокруг синеватых, искусанных губ. «Что..., - он откашлялся, - что она говорит?»

- Шма, Исраэль, - раздался рядом сухой, ледяной голос бабки.

- Это молитва, которую произносят перед смертью. Она ее говорила с тех пор, как..., - Ханеле не закончила и властно велела:

- Дайте мне девочку. Я ее вынесу отсюда. Во дворе никого нет..., - Константин удивился:

- Но Анна…, Хана, она не умирала, все это время, почему...

В свете свечи ее ослепшие глаза засияли: