Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

— Мне батюшка то же самое сказал, — девушка взяла руку мужа и прижалась к ней губами. «Я же грех, какой сотворила, Гриша, хотела руки на себя наложить, Федосья Петровна меня с петлей на шее застала».

У него, — он почувствовал, — перехватило дыхание. «А что бы я делал тогда? — тихо спросил муж. «Как бы я жил дальше, счастье мое, без тебя? — он вдохнул ее запах, — молоко, дым, какие-то травы, и тихо попросил: «Счастье мое, я знаю, нельзя сейчас, но я так скучал, так скучал. Пожалуйста».

Василиса ощутила его губы, — нежнее их ничего на свете не было, и вдруг, повернувшись, сама поцеловала его: «Гриша, — шепнула она, — Гриша, милый мой…»

— Что-то долго они, — озабоченно сказал Волк, и взглянул на жену. Никитка спокойно дремал на ее руках. «Ну, так и не виделись долго, — усмехнулась Федосья, чуть покачивая младенца.

— А я? — обиженно ответил Михайло. «Мало того, что ты под нартами в снегу ночевала, любовь моя, а не у меня на плече, как положено, — так теперь я что — должен сидеть рядом, и даже поцеловать тебя не могу?»

— Отчего же не можешь? — Федосья медленно повернулась к нему. «Очень даже можешь, Михайло Данилович». Волк посмотрел на ее полуоткрытые, полные, вишневые губы, и шепнул: «А вот нет, Федосья Петровна. Я сначала сделаю, что обещал, а потом уже тобой займусь — обстоятельно, мне много времени потребуется, а торопиться я не хочу».

— Я запомню, — пообещала жена и нежно сказала: «Просыпается».

Волк улыбнулся, глядя на зевающего ребенка. «Я раньше думал, как сын у нас народится, Данилой его назвать, по батюшке моему, — он хмыкнул, — а теперь…»

— Данила хорошее имя, — отозвалась Федосья. «А что того, — она махнула рукой на восток, — мерзавца так кличут, — сие неважно, Волк. Данилой и назовем».

Муж испытующе поглядел на нее, но Федосья только усмехнулась и проговорила: «Ну, и где там мать сего младенца, он сейчас тут так раскричится, что в крепостце услышат».

Василиса, — с растрепанными волосами, румяная, как была, — босиком, — выскочила из чума.

Подбежав к нартам, она забрала ребенка.

— Мы скоро, — пообещала она, откидывая полог, забираясь внутрь. «Скоро».

Волк расхохотался и обнял жену. «Давай-ка, Федосья Петровна, расскажу тебе, что мы с Гришей придумали — как батюшку твоего вызволить».

Мужчины стояли на обрыве Туры, глядя на темную громаду крепостцы чуть ниже по течению.

Всходила зыбкая, большая, бледная луна, где-то в лесу кричала птица — низко, тоскливо.

Гриша, засунув руки в карманы полушубка, вдруг вспомнил, как жена, томно потянувшись, сказала: «А ну давай зашью, распорол где-то, и так ходишь».

Она шила, опираясь на локоть, а Гриша целовал ее теплую спину — от стройной шеи вниз, туда, где было уже совсем горячо. Василиса только посмеивалась, а потом, отложив иглу, расстелив полушубок, потянула его к себе. «На совесть, — сказал он одобрительно, рассматривая шов. «Ну, я тогда тоже кое-что на совесть сделаю, счастье мое». Девушка уместила стройные ноги у него на спине, и, приподнявшись, шепнула: «Ты всегда сие на совесть делаешь, Григорий Никитич».

— Мне наместника убить надо, — равнодушно сказал Гриша, рассматривая белое пространство равнины на том берегу реки.

— Нет, — ответил Волк. «У тебя сын. Сие тебе не стрельцов сонным отваром поить, сие дело опасное. А я бездетный пока, — он пожал плечами, — мне не страшно. Да и потом, Григорий Никитич, ты, сколько людей в своей жизни убил?

— Ни одного, — буркнул Гриша.

— Ну вот, — рассудительно ответил Михайло, — а у меня оных — я и считать бросил, в шесть лет меня батюшка с собой на большую дорогу взял, а уж с тех пор, — он махнул рукой.

— Однако помощь твоя и тут понадобится, инструмент кое-какой для сего надо будет из кузницы твоей принести. Опять же мед надо в нашем лабазе забрать, для сбитня твоего именинного, — Волк нехорошо улыбнулся. «А потом сделаем все, и уйдем».

— Я тоже про сие думал, — Гриша помолчал, — не хочу я тут жить после всего этого, да и Василиса, сам понимаешь, тоже».

— Да уж, — Волк помолчал, и, вдруг, улыбаясь, сказал: «Иди сюда. Нарисую кое-что».

В свете луны линии на снегу были четкими и Гриша, присев, посмотрев на них, задумчиво произнес: «Сие, конечно дело безумное, Волк, но я с тобой. До конца».

— Это Федосья мне чертила, еще там, — Михайло указал на юг. «Опять же, и батюшка ее с нами будет, он землю эту знает, все легче идти».

— Думаешь, согласится он? — спросил Гриша.

Волк усмехнулся, и стер со снега грубый рисунок земных полушарий: «Что мне Федосья про тестя моего рассказывала, Гриша, — так князь Тайбохтой вперед нас с тобой на восток побежит».

В общей трапезной было шумно, трещали, чадили грубые свечи, на обструганных столах громоздились горы рыбьих костей. В деревянных мисках дымилась еще горячая уха.

Гриша и отец Никифор втащили четыре ведра со свежим сбитнем, и мужчина, улыбаясь, сказал: «Как завтра именины мои, на святителя Григория Двоеслова, а водку нельзя — Пост Великий идет, так сбитня за мое здоровье выпейте!»

Дружинники одобрительно зашумели.