Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Волк зажег свечу — наместник даже не пошевелился, и обернулся к большой, с пышными подушками кровати. «Столбики, — улыбнулся Волк. «Ну как по заказу». Он достал из кармана легкого, короткого, но теплого — на собольем меху, — армяка, все, что ему было надо, и, прилепив огарок к полу, наклонился над Яковом Чулковым, вглядываясь в спокойное, красивое лицо юноши. Тот что-то сонно пробормотал, и, было, начал поворачиваться на бок.

— А вот так, — сказал Волк, схватив железными, быстрыми пальцами наместника за подбородок, и всунув ему в рот тряпку, — не следует делать, Яков Иванович». Юноша попытался что-то закричать, но Волк, ударив его по лицу, пропихнул кляп дальше — почти в горло, и примотал его веревкой — крепко. «Не задохнется», — подумал он, прижимая руки Чулкова к кровати, привязывая их к столбикам. «И ноги тоже, — он оглянулся на беспорядочно, панически бьющееся тело.

Когда все было готово, Волк полюбовался ужасом в прозрачных глазах наместника, и одним движением разрезал на нем рубаху. «Да, — сказал Михайло, брезгливо глядя на юношу, — коли б у меня такое, было, Яков Иванович, я б в монахи постригся — стыдно ж сие бабам показывать, не разглядят еще. Ну, так и не покажете больше».

В опочивальне резко, остро запахло мочой. Волк, поморщившись, оттянул влажную, потную кожу и быстро отсек все — под корень. Кровь хлестнула фонтаном, заливая белые льняные простыни, Чулков выгнулся на кровати, но Волк жестко прижал его к подушкам.

— Так же и это, — сказал он, поднося кинжал к левому глазу наместника. «Ну, чтобы наверняка, Яков Иванович».

Михайло сложил оба вырезанных глаза в мешочек, и, подтащив поближе богатое, бархатом обитое кресло, стал ждать, пока Чулков умрет.

Когда — скоро — рука наместника стала холодной, ровно лед, — Михайло, вынув кляп, отрезал ему язык. Засунув в рот то, что валялось окровавленной кучкой на кровати, распахнув ставни, он вылез наружу.

— Сие зять ваш — Гриша показал на высокого, широкоплечего, — но гибкого и легкого мужчину, — что, пригнув голову, шагнул из горницы отца Никифора на задний двор. «Волк, Михайло Данилович».

Волк, чуть улыбнувшись, подал руку Тайбохтою, и сказал: «Здравствуйте, тесть. Ну, вот, и встретились, наконец»

— Давайте, — прервал их отец Никифор, открывая калитку. «Заутреня уже скоро, еще проснется кто-то, не ровен час».

— А пошли бы с нами, батюшка, — вдруг вздохнул Гриша. «Человек вы хороший, что вам здесь оставаться».

— Тут тоже люди достойные есть, — мягко сказал отец Никифор. «Везде ж так — есть плохие люди и есть хорошие. А вы идите дальше. Как деток крестить, я Григорию Никитичу рассказал, сие просто, а уж потом доберетесь до церкви какой-нибудь.

— А хорошо мы с вами говорили, хоть и в остроге это было, — вдруг, улыбаясь, сказал Тайбохтой. «Был у меня друг, отец Вассиан, в Чердыни, за Камнем Большим, — он тоже умный был, как вы».

— Слышал я о нем, упокой Господи душу святого инока, — перекрестился отец Никифор. «Он же первым стал Евангелие-то остякам проповедовать. Сие честь для меня, коли такого человека-то вспомнили. Ну, все, прощаться пора.

Священник перекрестил мужчин и шепнул: «Бог в помощь».

В сиянии рассвета, вдалеке, стоял две женские фигуры — повыше, и пониже, с ребенком в перевязи. «Так, — одобрительно сказал Тайбохтой, — чум сложили, все собрали, можно двигаться. По дороге, — он обернулся к мужчинам, — оленей возьмем, и надо два чума еще.

— Почему два? — нахмурился Волк.

— Потому, — ядовито ответил Тайбохтой, — что на восток дорога долгая, я, может, женюсь еще, не тебе ж одному с семьей кочевать, зять».

Мужчины чуть отстали, и, Волк, вынув из-за пазухи мешочек, протянул его Грише. Тот посмотрел на два заледеневших, голубых глаза, и, размахнувшись, бросил его в снег.

— Спасибо, Волк, — сказал Григорий Никитич, и они пошли навстречу женам.

Эпилог Восточная Сибирь, сентябрь 1586 года

— Никогда я не думал, что возможно сие, — сказал Гриша, сглотнув, и шагнул ближе к обрыву.

Водная гладь расстилалась перед ними — бескрайняя, огромная, блистающая под лучами еще теплого, осеннего солнца.

Волк стоял, молча, держа под уздцы двух низеньких, крепких лошадок. Снизу, из распадка, где бежал по камням ручей, поднимался легкий дымок. Женщина, что возилась у входа в юрту, подняла голову, и, помахав рукой, закричала: «Рыба изжарилась почти, спускайтесь».

На мелководье вторая женщина — высокая, на сносях, смеясь, опускала большого, толстого ребенка ножками в воду. Тот заливисто хохотал и норовил пойти сам.

— Холодная же, — озабоченно сказал Гриша.

— Здоровей будет, — усмехнулся Волк и добавил: «А ты думаешь, я сие представлял, как на восток мы отправились? Помнишь, нам атаман о Белом море рассказывал? Однако, сие, Григорий Никитич, не океан еще — сам же видишь, вода в нем не соленая».