Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Донья Эухения села к верджинелу, и, посмотрев на девочку, как всегда, подумала: «Какая она хорошенькая, глаза, словно изумруды. И голос ангельский, конечно». Белла пела, опустив ресницы, перебирая розарий, а когда мелодия закончилась, вздохнув, сказала:

«Когда я приму обеты, мать-настоятельница сказала, что разрешит мне петь в церкви, с другими сестрами. Скорей бы!»

Провожая учительницу к выходу, девочка спросила: «А как ваш батюшка, донья Эухения?».

— Все так же, — вздохнула женщина. «Вот уже три года, как он ногу потерял, а боли его еще беспокоят».

— Дай Бог ему здоровья, — перекрестилась Белла, и, помявшись, спросила: «А почему вы не выходите замуж, донья Эухения?».

Женщина поправила белокурую прядь, что выбивалась из-под чепца, и грустно ответила:

«Мне ведь уже двадцать шесть лет, милая, и приданого у меня нет, — у батюшки только пенсия его, и все. Да и куда я от дона Эрнандо поеду, за ним ведь уход нужен. Так что, вот, пока уроки даю, откладываю деньги на взнос, чтобы потом постричься. Ну, беги, милая, — женщина наклонилась и поцеловала Беллу в лоб, — до следующей недели».

Белла посмотрела вслед стройной спине, и, вздохнув, пошла в церковь, — звонили к обедне.

Рынок уже разъезжался, индейцы отдавали овощи за гроши, и Эухения, нашарив в бархатном мешочке медь, подумала: «Вот как удачно, что мы с Беллой заболтались, теперь и торговаться не надо, а то стыдно все-таки, на глазах у этих кумушек просить скинуть цену».

Она взяла картошки и вздохнула: «Там кости от вчерашнего цыпленка остались, сварю суп, его на два дня хватит. А потом придумаю что-нибудь, может, вперед плату попрошу, хотя это неудобно, конечно. Если бы папа еще не…, - она жарко покраснела и одернула себя: «У него боли, и хирург сказал — до конца жизни так будет. И вообще — нельзя ругать своего отца, даже в мыслях».

Индеец стал высыпать овощи в корзинку и одна картошка, упав, переворачиваясь, покатилась по булыжным камням рыночной площади. Эухения, было, рванулась за ней, но высокий, русоволосый юноша, что шел мимо, поднял картошку и весело сказал: «Я ее первый поймал, сеньора!».

Женщина покраснела и пробормотала: «Большое спасибо».

Юноша положил картошку на место, и, легко подхватил корзинку: «Готов идти за вами, хоть на край света, только покажите дорогу».

Эухения зарделась, и молодой человек, поправив шпагу, поклонился, взглянув на нее зеленовато-голубыми, красивыми глазами: «Сеньор Дэниел де Леон, к вашим услугам».

Капитан Ньюпорт окунул перо в чернильницу и сварливо сказал: «де Лобо», — некрасиво, будешь львом, дорогой мой Вулф, понял? И не шали там, попытайся найти сестру, разведай, что с золотом на складах, и возвращайся обратно. Не лезь на рожон, понял, твой дядя двоюродный, капитан Кроу, уже вон, допрыгался, третий год как никто его не видел, а жаль — отличный моряк был.

— Не буду, — улыбнулся Дэниел, принимая бумаги.

— Эухения де Монтойя, — она присела, и Дэниел увидел, как закатное солнце осветило золотом белокурую прядь на виске. «А глаза — словно каштаны», — подумал он. «Господи, какая красавица. И маленькая, мне до плеча, не достает, куда ей корзинки еще таскать».

— Так покажите, — ласково попросил он. «А то я хочу отнести, и не знаю — куда. Пожалуйста».

— Спасибо, — она опять присела. «Тут недалеко, правда, я сама».

— Пожалуйста, — еще раз попросил сеньор Дэниел, и Эухения, потрогав четки, сдалась:

«Идите за мной, тогда».

— Вы давно в Картахене? — спросил он женщину, когда они обогнули кафедральный собор и вышли на узкую, усаженную пальмами улицу.

— Три года, — смущаясь, ответила она. «Раньше мы жили, на севере, в Сент-Огастене, мой батюшка там был комендантом крепости, но потом его ранили, в сражении, он теперь пенсию получает. Ну, мы сюда и переехали, тут врачи лучше. Вот, мы и пришли, — она остановилась у простого домика с некрашеной дверью. «Спасибо вам, сеньор Дэниел».

— Давайте я на кухню занесу, — предложил юноша.

— Нет, нет, я сама, — испугалась донья Эухения. «Что вы!»

— А вы завтра на рынок пойдете? — глядя в карие, большие глаза, спросил Дэниел. «Просто я должен знать — вдруг вам что-то еще поймать надо будет, тогда я там буду стоять и ждать вас, с самого рассвета, — он улыбнулся.

— Послезавтра, — пробормотала донья Эухения, не поднимая глаз. «Как сейчас, вечером».

— Ну вот, — он склонил голову, — спасибо вам, сеньора. Послезавтра буду там, — юноша низко поклонился, и ушел, а Эухения, стоя на пороге, посмотрев ему вслед, сердито прошептала:

«И зачем все это? Лучше бы ты делом занималась, иди суп варить!»

Дома было темно, и, — женщина принюхалась, — пахло ромом. Отец спал у себя, похрапывая, и, когда Эухения наклонилась, чтобы поднять пустую бутылку, — даже не пошевелился.

Женщина перекрестила его, и, укутав одеялом, ушла на кухню.

Поставив горшок на треногу, что стояла в очаге, она открыла дверь в свою комнату, — маленькую, чистую, бедную, будто монастырская келья. Преклонив колена перед распятием, женщина зажгла свечу, и, сев за стол, стала готовиться к завтрашним урокам.