Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Энни встала в отдалении, и он, глядя на ее сжатые, тонкие губы, подумал: «Дочь своей матери. И этого бандита, убийцы, этого сэра Роберта. Нет, нет, выбивать это из нее, плетью, да чем угодно. Нельзя ей доверять».

— Так, — сказал он, сложив кончики длинных пальцев. «В воскресенье сюда переезжает моя новая жена, Маргарет, а на той неделе мы отплываем вверх по реке. Потом пойдем пешком, через горы».

Девочка молчала, опустив голову, рассматривая широкие доски пола.

— Далее, — он поднялся и походил по кухне, сняв с полки маленькую Библию. «Ни тебе, ни твоей матери, ни Маргарет нельзя больше трогать Писание. Я буду вам читать сам, каждый день, после обеда. Понятно?».

Энни кивнула. Отчим внезапно оказался рядом с ней и, подняв девочку за подбородок, посмотрел в упрямые, серые глаза: «И, разумеется, я вас буду наказывать, если возникнет нужда. Все, — он отпустил ребенка. «Можешь подняться к себе в комнату».

Девочка присела и Майкл, посмотрев вслед прямой спине, вздохнул: «С Маргарет будет проще, конечно, ее били с раннего детства, а эту…, Ну что ж, Господь не дает нам тех испытаний, которые нам не по силам».

Он перекрестился и, опустившись на колени перед распятием — стал молиться.

Мальчик проснулся от боли. Он привык — боль была почти постоянной, даже когда он ел, или спал, и только мама, — он знал, что это мама, — могла сделать лучше. Он тонко, коротко заплакал и поискал маму рядом.

— Ну потерпи, сыночек, потерпи, — раздался нежный, ласковый голос и мальчик, всхлипнув, ощутив ее тепло, — стал успокаиваться. Мама поднялась с кровати, где они спали вместе, и, завернув мальчика в шаль, стала носить по комнате, чуть покачивая.

— Ты поешь, — шепнула Мэри, целуя его в щечку. «Поешь немножко, Николас, мой хороший.

Сразу станет легче».

Мальчик еще раз всхлипнул и стал сосать — вяло, то замирая, то опять просыпаясь. Мэри стояла у окна, глядя на отражение луны в реке. «Какой ветер, — подумала она, увидев раскачивающиеся деревья на берегу, за мощной, высокой оградой поселения. «Он поэтому проснулся». Она ощутила, как мелко дрожат руки ребенка и тихо сказала: «Сейчас пеленки поменяю, мой маленький, и разотру тебя. А потом поспим, тебе лучше будет».

Сын опять заплакал, — жалобно, и Энни, постучавшись в детскую, спросила: «Мамочка, что сделать?»

— Пеленки согрей у очага, пожалуйста, — устало попросила Мэри — ребенок кричал все громче.

«И воды немножко принеси теплой. У него опять судороги, у бедного».

Энни побежала вниз по лестнице на кухню, а Мэри вложила сосок в рот ребенка и, качая сына, чуть пошатнулась — в глазах потемнело, голова закружилась.

Мальчик испугался, и Мэри ласково сказала: «Ну, не дрожи. Маме уже лучше, она просто утомилась. Сейчас ляжем рядом, Энни нас одеялом укроет, и я тебе песенку спою. Ну не надо так плакать, не надо, милый мой. Все уже хорошо».

— Заткни его, — раздался ледяной голос Майкла. Он стоял на пороге, подняв свечу.

Мальчик услышал его и расплакался еще сильнее — он не знал, кто это, он только знал, что маме он не нравится. Он почувствовал, как растерянно бьется сердце мамы, и закричал от страха — неожиданно сильно, громко.

— Не надо, милый, не надо, — мама отвернулась от этого человека и поцеловала мальчика.

«Майкл, ну как ты можешь, это ведь твой сын, ему плохо, он болеет, — глядя на обиженно плачущего сына, скрывая слезы, сказала Мэри. «Сейчас он успокоится, да, мой славный?»

— Я сказал, заткни его, — Майкл резко дернул жену за руку. Она прижимала орущего младенца к себе, и Майкл, посмотрев на посиневшие губы, на маленькое, искаженное рыданиями лицо, — вырвал ребенка из рук Мэри, грубо его встряхнув.

— Мама! — успел подумать мальчик, а потом вокруг не осталось ничего, кроме боли и крика.

«Это не я кричу, — понял он, и уже больше ничего не слышал.

— Нет! — Мэри бросилась к сыну, которого Майкл, как куклу, бросил в угол комнаты. «Нет, мальчик мой, мой Николас, нет, не надо!»

— И ты заткнись! — заорал Майкл. «Ну, что я сказал! Заткнись!»

Он, было, хотел ударить жену ногой — она сидела на полу, рыдая, прижимая к себе обмякшего ребенка, — но тут, перекрывая их голоса, в комнате раздался сухой треск выстрела.

Майкл выбил пистолет из руки падчерицы, и, хлестнув ее по лицу, заламывая руку за спину, — протащил девочку в ее комнату.

Энни вдохнула запах свежей крови, — металлический, острый, — и, колотя его ногами, вонзив зубы в запястье, крикнула: «Мама! Мамочка!»

Священник бросил девочку на пол, и, захлопнув дверь, — опустил на нее засов. «Царапина, — подумал Майкл, осматривая при свече разорванный пулей рукав рубашки. «Потом перевяжу.

Но какова сучка, а? Прокралась в мою спальню и взяла пистолет. Еще во сне гвоздь в ухо вобьет, как в Писании сказано».

Жена так и сидела на полу. Ребенок пищал — безостановочно, жалко, и Майкл, брезгливо поморщившись, прислушался — жена пела по-русски. Он помнил эти слова с детства — мамочка тоже так пела, укладывая их спать. Он прижимался головой к мягкой руке и просил:

«Крестик!». Мамочка давала ему поцеловать простой, медный крестик и шептала: «Сладких снов тебе, сыночек!»