— Есть, — согласился подросток. «Только, Никифор Григорьевич, — он повернулся, и мужчина увидел холодные, цвета грозовой тучи, глаза, — раз уж второе ополчение собирают, там, на Волге, я лучше с ним сюда вернусь».
Никифор Григорьевич вздохнул, и, потрепав юношу по светлым кудрям, подумал: «А что делать? Гришу я на Волгу не пустил, другого сына у меня нет, а Илюху, хоша он мне как сын — не могу удерживать. Как выросли они, Господи, а все одно — дети еще».
Элияху, не открывая глаз, нашел пальцами рукоять кинжала. Он весь умещался на ладони — маленький, ладный, холодно блестящий серой, драгоценной сталью. Рысь глядела на него крохотным, изумрудным глазом.
— Вот и посмотрим, что тут за ополчение, — пробормотал Элияху, и, легко встав с лавки, плеснув в лицо речной водой, крикнул копошившемуся в банях Савелию: «Я пойду, прогуляюсь до базара!»
— Иди, — отозвался старик, и Элияху, кусая на ходу пирог с капустой, вышел на берег Оки.
Кремль возвышался у слияния рек, неподалеку, и юноша, сдвинув шапку на затылок, слушая дальнее ржание коней и едва слышные выстрелы, пробормотал: «Но сначала — туда».
Элияху подождал, пока из ворот выедут пустые телеги, и, подойдя к ополченцам, что охраняли вход, открыв свою холщовую суму, сказал: «Там, на базаре, говорили, вроде лекаря у вас тут нет?»
— Молод ты еще, лекарем быть, — хмыкнул один из мужчин, оглядывая юношу. «Хотя ладно, — он отступил в сторону, — проходи, может, и занадобишься кому».
Элияху осмотрел чисто выметенный, аккуратный двор — огромные, в три человеческих роста, двери амбаров были открыты, и он краем глаза увидел мешки с припасами. Чей-то высокий, веселый голос объяснял:
— Нет, нет, совсем не так надо делать! Вот, смотри, я тебе написал — сколько у нас сейчас воинов, и сколько мы в день на пропитание выделяем. А вот тут — сколько у нас к Великому Посту будет, ну, ежели все удачно пойдет. Вот и посчитай мне, чтобы я знал — хватит нам денег, али еще у народа просить.
Быстрый, маленького роста, загорелый, светловолосый человек в простом, но чистом кафтане, вышел на двор, отряхивая испачканные в муке руки.
— Кто таков? — резко спросил он, увидев Элияху. «Почему без оружия, сказали же всем — пойти, получить, пока есть, иначе как учить-то вас?»
— Лекарь я, — краснея, сказал юноша. «Илья, Судаков по прозванию. Может, болеет, кто?»
Мужчина расхохотался, показывая крепкие, белые зубы. «Нам болеть не с руки, милый мой, мы воевать идем. Кузьма Семенов Минин, земский староста, хозяйством тут заведую».
Он хмыкнул, и, почесав нос, сказал: «А впрочем, пойдем, тут есть такие, у кого зубы ноют, а до базара, али бань добежать — не всегда время есть. Посажу тебя в избу нашу земскую, там боковая горница есть, и занимайся. Только, — Минин на мгновение приостановился, — платить нам нечем, сразу говорю».
— Да я не из-за денег, — запротестовал Элияху и увидел, как Минин широко улыбается.
«Может, тут знают, где Татищев, — подумал юноша, идя вслед за старостой к большой, крепко срубленной избе, что стояла у кремлевской стены. «Спрашивать-то не след, мало ли что еще подумают. Ежели найду его — дак он мне скажет, куда Лизавету Петровну и Марью дел, беспременно скажет».
Юноша вдруг, на мгновение, приостановился и подумал: «Но как, же это — человека жизни лишать? Я ведь лечить хочу, не убивать».
Элияху тряхнул головой и зло сказал себе: «Все равно. Он ребенка похитил, и женщину, у коей разума нет. Такое не прощают».
Минин провел его в избу с черного хода, и, растворив низенькую дверь в светелку, сказал:
«Вот тут и раскладывайся, сейчас народ к тебе пойдет».
Элияху намочил холщовую тряпку водкой и, протерев щипцы с ножом, сказал ополченцам, что сгрудились вокруг лавки: «Вы его только за руки держите, а то ежели он меня кулаком ударит, — то никому уже зубы не выдеру».
Раздался звонкий смех, и высокий, мощный ратник, жалобно попросил: «Водочки бы. Ну, для храбрости».
— Выпейте, — легко согласился юноша, придвинув ему глиняный стаканчик. «Выпейте и рот открытым держите. Будет быстро».
Ополченец, бледнея, опрокинул стакан, и, перекрестившись, сказал: «Давай!»
— А ведь мы совсем не умеем зубы лечить, — подумал Элияху, аккуратно подрезая десну, вдыхая запах лука и водки. «Рвать — умеем, но ведь хорошо бы не доводить до этого.
Сколько я всего не знаю еще, — он внезапно, про себя усмехнулся. «Еще в Падую хотел ехать. Где он, тот университет? Живым бы с этой Москвы выбраться».
Он подставил деревянную миску, и, когда мужчина сплюнул кровь, сказал: «Ну, теперь немного потерпеть осталось».
Медленно раскачивая гнилой, коренной зуб, он вдруг услышал из-за перегородки холодный, вкрадчивый голос: «Сегодня вечером и отправлюсь, Кузьма Семенович. Я быстро обернусь, до Покрова, тут меньше четырех ста верст. Заодно и послушаю там, — куда атаман Заруцкий далее собирается».
— Тако же бы и его прирезать, Михайло Никитич, — раздался веселый говорок Минина.