Читаем Вельяминовы. Век открытий. Книга 1 полностью

Хозяин кивнул: «На той неделе. Как вы понимаете, я сам таким заниматься не могу, - он развел руками, - это против наших принципов...»

Тед оглядел собравшихся: «Господа, если здесь есть еще квакеры, мы, конечно, освобождаем вас от участия, - он поискал слово, - в акции. Мы уважаем ваши взгляды».

Все молчали.

- Вот и славно, - широко улыбнулся Тед.

- Дайте-ка мне список, - попросил он квакера. Юноша пробежал глазами бумагу: «Этот. Пишет колонки в газетах, поддерживающих рабство, водит дружбу с южанами..., Начнем с него, а потом пойдем дальше, - Тед помолчал, - по алфавиту. И запомните, - добавил он, - не надо излишнего риска. Первое мероприятие мы проведем вместе. Потом каждый будет ответственен за свой участок работы».

Квакер развернул записку от Брауна: «Братья! Не останавливайтесь ни перед чем, не жалейте ничего и никого. Америка должна сбросить позорные оковы рабства и возродиться к новой жизни, в дыме пожаров и крови угнетателей».

- Аминь, - сказал кто-то. Хозяин фермы, поднеся бумагу к огню свечи, подождал, пока она сгорит: «И да поможет нам Бог».

- Через две недели, - Тед попрощался с мужчинами, - встречаемся в Провиденсе. Мистер Келлог пожалеет о своем бойком пере. Мы его заставим, как бы это сказать, проглотить собственные слова.

Юноша вышел в прохладную, мартовскую ночь. Весело насвистывая, Тед направился обратно к особняку Горовицей.

Когда Тед ушел, судья запер дверь библиотеки и кивнул: «Дэвид». Племянник подвинул к себе неприметную, картонную папку: «Я не могу открыто проявлять свой интерес к внутренним делам Российской империи. Тем более, все мы знаем, - он посмотрел на старшего Фримена, - что в посольстве императора Николая, лежит распоряжение об отказе в визах нам всем, даже, - Дэвид усмехнулся, - дяде Натану».

Эстер Горовиц сразу сказала: «Милые мои, от нас никакой помощи не дождешься. Евреев там дальше черты оседлости не выпускают. Натану просто не дадут разрешения приехать в Санкт-Петербург, будь он хоть трижды американец и государственный чиновник. Вы не помните, когда в Европе были такие времена, а я помню. Мой покойный брат налог штатгальтеру платил, за то, что нам разрешали в синагогу ходить, - она затянулась сигаркой: «Судаковы, конечно, постараются что-то узнать, на Святой Земле. Через Ханеле, может, она слышала...»

- Что можно слышать, сидя на мельнице в польской глуши, - недовольно пробормотал Тедди. Он вспомнил высокую, красивую, черноволосую девочку, со странными, мутными, серыми глазами. Тогда, в Париже, Ханеле все смотрела на него, а потом улыбнулась: «Ты хороший. Очень хороший. Как будто светишься».

- Ладно, - сейчас заметил Тедди, - давай, что у нас есть.

- Ничего у нас нет, - горько ответил Дэвид. «Не буду же я напрямую спрашивать у посла Российской Империи, господина Бодиско: «Где Воронцовы-Вельяминовы, ваше превосходительство?»

Нат закурил. Протянув ноги к огню, адвокат взял карандаш: «Кое-что мы все-таки знаем. Еще с тех времен, когда Мартин и Бенедикт покойный добрались до этой самой Сибири»

- Мой брат младший там левую руку оставил, - мрачно сказал Тедди, - еще хорошо, что не голову. Если бы не матушка, они бы там все погибли. Мама их оттуда вывезла. Протащила через весь Китай до Кантона. Останки было опасно забирать. Они там и лежат, Юджиния и ее муж. А где дядя Теодор и тетя Тео, где дети, один Бог ведает.

- Двое детей, - Нат покусал карандаш. «Мальчики, оба. Она второго родила, преждевременно, и умерла. Может, и второй умер? - он посмотрел на мужчин.

- Матушка нашла записи, - Тедди курил, глядя на огонь в камине. «Федором его крестили, а восприемником был нищий какой-то, Федор Кузьмич. Местные сказали, что старшего мальчика после смерти родителей забрал курьер, в военной форме, а младший исчез».

- Как исчез? - удивился Нат.

Тедди выхватил с полки большой атлас мира, и стал яростно переворачивать страницы: «Смотри. Вот Российская Империя. Отсюда, - он ткнул пальцем в Тихий Океан, - и до Варшавы. От Полярного Круга до пустыни. А теперь расскажи мне, Натаниэль, как ты собираешься искать в ней две могилы и двух детей, которые вряд ли помнят кто они такие?»

- Старшему сыну пять лет, было, - вздохнул Дэвид, - он помнит. Наверное. Но, в любом случае, -племянник взглянул на Тедди, - тетя Марта и дядя Питер не умрут, пока не найдут хоть кого-то. В этом я уверен.

- Дяде Питеру четыре года до ста лет осталось, - заметил Нат.

- Тете Эстер тоже, - Тедди разлил остатки виски, - а она сегодня весь день на ногах провела, как вы сами видели. Эти люди нам не чета.

Они выпили. Дэвид, поднялся: «Ладно, поработали мы сегодня отлично. Пойду, посмотрю, как мальчишки, и еще у себя посижу, с документами».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза