Вельяминовы. Время бури. Книга 1

Он помнил картины Эль Греко и Веласкеса. Федор сидел перед «Менинами», зарисовывая их, проведя в зале несколько часов. Любая из картин на черном рынке стоила миллионы франков.

– Не говоря о золоте, – сказал себе Федор, – в Испании случится то же самое, что и в России. За золото будут убивать.

Он заставлял себя не волноваться за кузена. Мишель был спокойным человеком, не склонным к необдуманным поступкам, внимательным и аккуратным. Федор набрасывал изящную, склоненную голову мадемуазель Гольдшмидт:

– Все равно. Я видел, как война меняет людей…, – девушка зашуршала газетой. Федор отложил альбом: «Отдохните, я кофе сварю».

– Я бы сама…, – запротестовала мадемуазель. Он усмехнулся:

– Вы гостья, мадемуазель Гольдшмидт. Я за вами поухаживаю.

Студию, от жилой части квартиры отделяла тяжелая, промышленного дизайна дверь. Здесь помещалась большая спальня, с отдельной ванной, и выходом на балкон, кабинет, запертый на ключ, и просторная кухня, в американском стиле.

По дороге, Федор проверил спальню. С утра приходила уборщица. В вазе работы Генри Мура стояли белые розы. Шелковое, постельное белье, пахло сандалом, горел камин. Федор стоял у плиты, глядя на стальной, простых очертаний кофейник.

Он не хотел торопить девушку, но видел, как блестят ее серо-голубые глаза. Мадемуазель Гольдшмидт часто дышала, и краснела, садясь в лимузин. Сегодня Федор отвез ее на завтрак в «Риц». Он часто появлялся в ресторане, по выходным дням. В зале сидела мадам Шанель. Окинув мадемуазель Гольдшмидт неприязненным взглядом, женщина отвернулась. Шанель завтракала с хорошо одетым, светловолосым, молодым мужчиной. Федор уловил в его французском языке немецкий акцент.

– Новый любовник, не иначе, – шепнул он мадемуазель Гольдшмидт, когда официант, налив им кофе, отошел:

– Он ее младше лет на двадцать, но мадам Коко таким славится…, – Анеля кивнула:

– Она в ателье никогда не заходит. Мадам Эльза и она…, – смешно закатив глаза, девушка провела пальцем по шее.

Скиапарелли и Шанель даже не здоровались.

Достав серебряные, датского дизайна чашки, Федор разлил кофе. Проснувшись сегодня с мыслями о шейне мейделе, он решил больше не откладывать.

– Она от меня уйдет, – Федор лежал в постели, рассматривая американскую люстру над головой, – я не еврей. Она снимется в кино, ее заметит Голливуд. Поедет в Америку, выйдет замуж за банкира, или промышленника…,

Он сладко потянулся: «Но просто так я ее отпустить не могу». Он предполагал, что станет у девушки первым, но, на всякий случай проверил шкатулку, в кедровом шкафчике, в ванной. Федор перенес ее в спальню, поближе к кровати. В рефрижераторе охлаждалось белое бордо. Он взял поднос:

– Видно, что она хочет карьеры, хочет добиться успеха. Долго она со мной не пробудет. Пока она влюблена, надо пользоваться моментом…, – он остановился в коридоре:

– Дурак ты, Федор Петрович. Ты и сам…, – Федор разозлился: «Хватит. Один раз я любил женщину, ничем хорошим это не закончилось. Больше я такой ошибки не сделаю».

Они пили кофе, Федор курил, присев на ручку кресла, просматривая альбом Анели. Девушка захватила свои эскизы. Анеля смотрела на красивый профиль, на расстегнутую, белоснежную, льняную рубашку, с закатанными рукавами. На крепкой шее висел маленький, серебряный крестик. От него пахло знакомо, теплыми, кружащими голову пряностями. Анеля поняла, что, если бы она не сидела, то вряд ли бы удержалась на ногах. Он напевал что-то, на русском языке, переворачивая листы.

Анеля понимала, что он не еврей, что он, никогда на ней не женится. Девушка сжала зубы:

– Все равно. Я никогда, никогда такого не чувствовала. Сейчас новое время, на это не обращают внимания. Я хочу быть с ним, столько, сколько получится…, – вздрогнув, она очнулась. Месье Корнель улыбался:

– Очень, очень хорошо…, – он вернул альбом. Сильные пальцы погладили ее ладонь:

– У вас точный глаз, мадемуазель Гольдшмидт…, – Федор провел губами по темному завитку волос над ухом, – точный глаз, верная рука. Я мог бы заниматься с вами рисованием…, – альбом соскользнул с ее колен. Анеля задохнулась, откинув голову. Это был поцелуй, который она себе представляла, оставшись одна. Оказавшись у него в объятьях, Анеля едва слышно, сладко застонала. Девушка ощутила его руку, на колене. Пальцы поднимались выше. Анеля, счастливо закрыла глаза.

Темнота. Свет, резкий, бьющий в лицо. Дверь слетает с петель. Треск выстрелов. Цокот копыт. Запах гари. Кто-то кричит, на улице, страшно, пронзительно. Какой-то ребенок, испуганно плачет, под кроватью.

– Бася, – слышит ребенок, – Бася, бери Ханеле, бери…., Бегите, бегите все…, – ребенок узнает голос. Девочка идет, всхлипывая, протягивая руки: «Тате! Тате!». Опять свет. Смех, лица людей сливаются в одно пятно. Их много, они держат в поводу лошадей. Светлые волосы, распущенные, сбившиеся, испачканные темным.

– Маме, – ребенок задыхается, рыдает, – мамеле…, – грубые, жесткие руки, опять крик:

– Нет! Нет! Ханеле! Отпустите дитя…