Вельяминовы. Время бури. Книга 1

Упомянув об арийцах, Отто не мог остановиться. Он рассказал Питеру об экспедиции в Тибет. Путешествие планировало историческое общество «Аненербе». По слухам, в горах жили потомки древних ариев, голубоглазые, высокие блондины.

– У кузины Тессы мать китаянка, – вспомнил Питер. Он видел кузину только на фото. Черты лица у нее были европейские, но у отца Тессы была всего четверть индийской крови.

Отто принес карту Гренландии. Питер слушал теории о судьбе населявших остров потомков викингов. Он едва сдерживал зевоту, но долго терпеть не пришлось. После Бетховена Эмма, бравурно, заиграла «Хорста Весселя». Семья запела хором, Питер больше не рисковал тем, что заснет, под жужжание среднего фон Рабе.

Через несколько дней они с Отто и Генрихом ехали в Гессен. Генрих сопровождал Питера в его визитах на промышленные предприятия. Отто собирался показать гостю, как немецкая медицина использует разработки химиков.

Питер любовался Нефертити. Он очнулся от надоедливого голоса Циглера:

– Скульптура, достояние не только немецкого народа, герр Кроу, но и всего человечества. Фюрер часто приходит сюда, вдохновляясь красотой, сияющей через века…, – Циглер не упомянул, что археологу, нашедшему бюст Нефертити, Людвигу Борхардту, закрыли въезд в Германию, из-за еврейского происхождения его жены.

Питер не услышал от Циглера имени Генриха Симона, банкира-еврея, финансировавшего экспедции Борхарда. Симон подарил огромную коллекцию египетских ценностей Германии. В вестибюле, где висели таблички, с фамилиями патронов музея, Симона Питер тоже не нашел.

В мастерской Циглер надел испачканный краской халат:

– Становитесь в позу знаменосца, герр Кроу. Я пишу картину, прославляющую немецкую молодежь. Вы будете на первом плане. Вы, хоть и небольшого роста, – он, оценивающе, склонил голову, – однако черты лица у вас идеальные. Вечная, античная красота…, – Питер едва не закатил глаза, но приказал себе терпеть.

Циглер рисовал, рассказывая Питеру о чистке немецких музеев от произведений дегенеративного искусства.

– Здания мы тоже разрушим, – пообещал художник, – избавимся от миазмов Баухауса, отравляющих нашу землю. Останется только здоровое, арийское искусство, отображающее радостных, сильных людей…, – обведя глазами мастерскую, Питер застыл.

В окне, из-за туч, показалось солнце. Лучи заиграли в золотисто-рыжих волосах неизвестной, обнаженной девушки на картине. Она сидела, повернув изящную голову направо, будто кого-то ожидая. Увидев длинные ноги, маленькую грудь, Питер понял, что краснеет.

– Да, да…, – одобрительно отозвался Циглер, – например, наша берлинская артистка, Габриэла фон Вальденбург, на холсте. Она исполняет народные песни, выступала перед рейхсминистром Геббельсом. Старая, прусская семья. Образчик чистоты крови, как и графы, фон Рабе. Ее покойный отец воевал, дослужился до генерала…, – Питер слушал и не слышал. Он смотрел на упрямый очерк подбородка, на длинную, красивую шею.

На рисунке Циглера Питер получился римским легионером, в современном костюме. Он стоял, гордо вскинув голову. Художник заметил:

– Разумеется, на картине все будут обнажены. Красота тела, как у древних спартанцев…, – Питер еле вырвался из мастерской, сославшись на деловые встречи.

Он дошел пешком на Фридрихштрассе и забрал портсигар. В людных местах открывать его было нельзя. Выпив чашку кофе, Питер направился в Тиргартен. У входа в парк висела табличка, извещающая о запрете посещения для евреев. Здесь было безопасно. Питер позволил себе, опустившись на скамейку, крепко выругаться.

Вокруг было пустынно, погода испортилась, над Берлином повисли тяжелые тучи. Он прочел крохотную записку, вложенную в потайное отделение. Его ждали в Тиргартене, завтра, в церкви святого Матфея на утренней мессе, на третьей скамье справа. Питеру предписывалось спросить, у соседа, когда возвели храм.

В ответ он должен был услышать:

– При короле Фридрихе-Вильгельме, по образцу церквей в Северной Италии.

Питер сжег записку. Он смотрел на золотые кроны деревьев, вспоминая солнечные зайчики, в локонах девушки на картине.

– Габриэла фон Вальденбург, – откинувшись на спинку скамьи, Питер отчего-то улыбнулся, – я ее найду, обещаю.

На шумной станции Фридрихштрассе, по застекленному мосту грохотали поезда. Габи сидела на скамье, поставив сумку на колени. Рукописные ноты были шифром, разработанным руководителем Габи. Он показал девушке систему записей. Габи рассмеялась:

– Очень знакомо. Я с пяти лет музыкой занимаюсь, не забывай.

Следя за большими часами, Габи думала, стоит ли сказать руководителю о визите графа фон Рабе на еврейское кладбище.

– Даже не о визите, – поправила себя девушка, – он просто машину остановил. Если они решат уничтожить могилы, мы никак не сможем вмешаться.

Руководитель, наверное, единственный в Берлине, если не считать рава Горовица, и других раввинов, знал о происхождении Габи. Знал он и о раве Горовице. Габи все рассказала ему два месяца назад. Руководитель вздохнул:

– Уезжай, конечно…, – Габи раздула ноздри: