Вельяминовы. Время бури. Книга 1

– Успокойся. Во-первых, не думаю, что СД догадывается о магазине на Фридрихштрассе. Люди, конечно, могут быть двойными агентами…, – он сжал руки в кулаки:

– Хватит. Хватит подозревать все и вся. Если я встану, и уйду, то я не выполню задание. Это, во-первых. Во-вторых…, – община, в унисон, читала Символ Веры:

– Во-вторых, я уверен, что не все немцы разделяют сумасшествие Гитлера. Может быть, Генрих, из таких людей…, – Питер решил рискнуть.

Мать учила его, что в делах надо соединять тщательный расчет и стремление к новому.

– Твоя прабабушка, – улыбалась Юджиния, – на восьмом десятке лет настояла на строительстве, в Ньюкасле завода по производству бензина. Папа убеждал ее, что для автомобилей много горючего не требуется, а она указывала пальцем в небо: «Мартин, поверь, скоро аппараты братьев Райт начнут перевозить людей из Лондона в Париж».

– В конце концов, – вздохнул Питер, – о Фридрихштрассе я им не скажу. Я им вообще ничего не скажу, я уверен. Но, если это подпольщики, то я себе никогда не прощу молчания. Им гораздо тяжелее, чем мне…, – в церкви было прохладно, Питер остался в пальто. Он обвел глазами зал. На мессу пришли, в основном, пожилые люди. Молодежи он видел мало, и совсем не было детей.

– Здесь нет свастик, – понял Питер, – нет нацистских флагов. Я видел, они, и храмы своими символами украшают. Священники не чураются в партийной форме ходить, и вскидывать руку…, – здешний священник носил потрепанный серый костюм, и старую, шелковую столу. Пастор читал Евангелие, любимый отрывок Питера, о Марфе и Марии:

– Марфа, услышав, что идет Иисус, пошла навстречу Ему…, – прошептал Питер:

– Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли, сему? Она говорит Ему: так, Господи! я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мир.

Началась проповедь, Питер подался вперед. Священник говорил сильным, низким голосом. Сняв очки, он вертел пенсне в руках, иногда откладывая на кафедру, иногда вытирая высокий лоб платком. Пастор говорил, что надо верить в Иисуса. Сын Божий прекратит страдания людей, и на земле наступит мир:

– Но недостаточно верить, находясь дома. Каждый христианин должен сейчас выйти навстречу Иисусу и помогать ему. Мы помним о заключенных, принимающих муки в застенках, во имя своих убеждений, и не отрекающихся от них…,

Община читала молитву за людей, терпящих поношения. Пастор, вздохнул:

– Господи, позаботься о братьях наших, детях Авраама, верующих в Единого Бога. Дай им покой и утешение на их стезе, дай нам силы помочь им…, – Питер сглотнул:

– Если бы Генрих работал на нацистов, он бы никогда в жизни не пришел в такую церковь. Даже ради того, чтобы меня арестовать. Все прихожане…, – они запели гимн, – рискуют концлагерем, и священник в первую очередь…, – заставив себя успокоиться, Питер передвинулся на скамье.

Лицо Генриха фон Рабе не изменилось. Он, как ни в чем, не бывало, пел.

– У него голос хороший, – отчего-то подумал Питер, – красивый тенор. Он говорил, он умеет на фортепьяно играть, как и Эмма. Его мать покойная научила…, – на пиджаке фон Рабе не было значка НСДАП. Питер положил руку на свой крестик: «Помоги мне Бог».

Фашисты не посещали церкви, но Питер, все равно, носил крест. Глядя на тусклое золото, на крохотные бриллианты, он вспоминал упрямый подбородок миссис де ла Марк, на старой картине, в библиотеке на Ганновер-сквер, и японскую гравюру, где прабабушка Марта сидела, выпрямив спину, вскинув голову.

– Они справились, – говорил себе Питер, – и ты справишься.

Гимн закончился, пастор раскладывал Святые Дары.

Питер, тихо, откашлялся: «Вы не знаете, когда построили этот храм?»

Длинные, темные ресницы дрогнули. Генрих отложил молитвенник:

– При кайзере Фридрихе-Вильгельме, по образцу церквей в Северной Италии. Если вы интересуетесь архитектурой, я покажу приделы, после службы.

Больше они ничего не сказали.

Пастор благословил хлеб и вино. Они подошли, с общиной, к причастию. Питер, в последний раз, причащался в Ньюкасле, когда видел мать. С неизвестно откуда взявшейся злобой, он пообещал себе:

– Когда все закончится, буду ходить в церковь каждое воскресенье. Туда, где меня крестили, на Ганновер-сквер, или в наш семейный храм, в Мейденхеде. И обвенчаюсь, непременно. Какое венчание? – вздохнул он: «Война скоро начнется…»

– И закончится, – твердо сказал Питер, возвращаясь на свое место:

– Гитлер не посмеет напасть на Британию. Если он поднимет оружие против Чехословакии, Польши, мы вмешаемся. Мы обязаны, по договорам…, – пастор поднял руки. Улыбка у него была неожиданно добрая. Питер понял:

– Он не всегда такой. Видно, каким он был до Гитлера, до того, как все здесь стало другим.

– Идите с миром и служите с радостью, – пастор перекрестил их. Генрих тронул Питера за плечо: «Я обещал экскурсию, герр Кроу».

Они пили кофе в крохотном кабинете священника. Пастора звали Дитрих Бонхоффер. Он руководил тайной семинарией Исповедующей Церкви, на востоке Германии.

– Мы скрываемся от властей, – он развел руками, спохватившись: