Вельяминовы. Время бури. Книга 4

– Она только до десяти лет была графиней. Потом ее доктор Судаков из Будапешта в Израиль привез. Он должен вернуться, к осенним праздникам… – Роза слышала об Аврааме Судакове от покойной Аннет. Они встречались, в Польше. О кузене Аврааме говорил и Мишель, работавший с ним в Праге:

Роза вела машину, не думая. Она отлично знала дорогу к бывшему супружескому гнездышку, апартаментам, с террасой, занимавшим последний этаж хорошенького, белокаменного особняка. Консьержка уходила в полночь и возвращалась в шесть утра. Приходящая уборщица появлялась два раза в неделю. На званые обеды и приемы муж нанимал повара и официантов. Роза ехала мимо булочной, где они брали круассаны, мимо ресторанов, где обедали, когда выпадал свободный от светских обязанностей вечер. Она миновала цветочную лавку, где Клод покупал ей пармские фиалки:

– Я тоже смогу работать, у них. То есть у нас. Немецкий мой родной язык, французский тоже стал… – она горько усмехнулась, – стрелять я научусь. Итамар говорил, Цила, и Циона, девчонки, им двенадцать, а стрелять умеют. Научусь и приеду обратно в Европу. Чтобы никогда в жизни, больше, не увидеть ни одного подобного плаката… – Итамар, осторожно, спросил:

– А почему твое фото не напечатали? Потому, что ты… – он смутился: «Прости».

Они сидели на балконе номера Розы, в «Рице». Девушка посмотрела на черно-красные флаги, колыхающиеся в золотистом закате, над площадью Согласия:

– Ему плевать, что мы были женаты… – жестко отозвалась Роза, – он подал на развод, когда Франция капитулировала. Меня никто не знает, я модель, а не актриса… – Роза откинулась в кресле, – меня нашли в шестнадцать лет на рынке Ле-Аль, у прилавка с потрохами, и взяли в ателье мадам. Я снималась для журналов, украшала собой светские приемы, стала буржуазной женой… – она отпила кофе:

– Думаю, если бы ни это… – Роза повела рукой, – я бы провела жизнь между Фобур-Сен-Жермен и виллой семьи Тетанже в Каннах, загорая, играя в бридж, и рожая наследников… – Роза остановила рено за углом своего бывшего дома.

Тетанже любил писать по ночам. Роза вспомнила, как муж целовал ей руки:

– Что ты, любовь моя, не думай сидеть со мной. Тебе надо высыпаться, хорошо выглядеть. Я сам кофе сварю, а ты отдыхай… – она взяла сумочку с ключами от парадного. Ключей от квартиры у нее не осталось, но Роза знала, что Клод откроет ей дверь. Подняв голову, она заметила огонек лампы, за гардинами, в кабинете. Она вспомнила искаженное страхом лицо бывшего мужа, в «Рице», его крик: «Они еврейки, им не место в приличном обществе!». Роза увидела холодные, голубые глаза немца:

– Оберштурмбанфюрер Максимилиан фон Рабе, – повторила она, – я его запомнила. Он меня тоже, конечно… – в сумочке у Розы лежал французский флаг, и еще кое-что, нужное для акции.

Итамар запер машину: «А что ты будешь делать в Израиле, Роза?»

– Открою швейную мастерскую… – она была выше Итамара почти на голову. Юноша покосился на острые, опасные даже на вид каблуки:

– Она рассказывала, что и в Кельне жила буржуазно. У ее отца был парфюмерный магазин, самый большой в городе, пятикомнатная квартира, автомобиль. Они все потеряли, когда из Германии бежали. Отец ее не оправился, быстро умер. Она хорошо на иврите говорит, с детства его учила… – у мадам Левиной, правда, был тяжелый немецкий акцент, такой же, как и у госпожи Эпштейн, в кибуце.

– Она от него избавится, – сказал себе Итамар, – она молодая девушка. Просто не, кажется такой… – лимузин припарковали рядом с рено. Роза, на каблуках, была почти вровень Маляру и Драматургу:

– Она говорила, – вспомнил Итамар, – один метр восемьдесят сантиметров у нее рост. И каблуки… – он склонил голову, – сантиметров пять. О чем я только думаю… – Итамар наверх не поднимался, его делом было следить за улицей. Он участвовал в акциях Иргуна, убивал арабов и британских офицеров:

– Но девушек у нас нет… – каблуки стучали по брусчатке, – и это ее бывший муж… – из кармана куртки Маляра торчал моток веревки. Пропустив в парадное троих человек, дверь мягко захлопнулась. У одного из пистолетов был глушитель. Драматург поставил его на оружие, в автомастерской. От бомбы они избавились, выбросив ее в Сену.

Итамар курил, вспоминая залитые солнцем поля кибуца Кирьят Анавим, стрекот трактора, Цилу, в шортах, и широкополой шляпе, за рулем. Он слышал фортепьяно Ционы, мелодию «Атиквы», пение детского хора, видел украшенную бело-голубыми флагами, деревянную сцену. В кибуце отмечали праздник первых плодов, Шавуот. Девочки надели холщовые юбки и блузы. Они танцевали, рыжие волосы Цилы светились в огнях факелов:

– Мы поцеловались, в первый раз… – Итамар закрыл глаза, – только нас госпожа Эпштейн спугнула. Мы поженимся, непременно, через четыре года. Это если я выживу, и в тюрьму не сяду. Ционе, кажется, никто не нравится, но за ней и не ухаживают. Все доктора Судакова боятся… – Итамар и сам, немного, его побаивался: