Вельяминовы – Время Бури. Книга первая

– Они намертво въедаются, Момо. То есть, простите…, – он покраснел, – мадемуазель Пиаф…

Тонкая бровь взлетела вверх, она прикурила от зажженной спички:

– Просто Момо, месье де Лу. Я давно привыкла к такому имени. Или Пиаф…, – Мишель посмотрел в глубокие, темные глаза. Момо повела рукой:

– Я знаю, Гитлер запрещает легкую музыку, джаз. Он хочет, чтобы все маршировали в лад, как его штурмовики. Он велел не играть Мендельсона, потому что он еврей, – Момо скривилась. Они заговорили о музыке. Мишель любил Шопена и Сен-Санса, его покойная мать была хорошей пианисткой. Пиаф вздохнула:

– Вы тоже сиротой остались, ребенком совсем. Меня бабушка вырастила, – женщина коротко улыбнулась, – она бордель содержала, в Нормандии. Девочки меня любили, баловали…, – Мишель решительно поднялся:

– Пойдемте, Момо. Когда вы станете великой певицей, я буду рассказывать, что танцевал с Пиаф…, – бледные щеки женщины зарумянились. Она и вправду была, подумал Мишель, как птичка, как воробышек, маленькая, хрупкая.

– Нам с Аннет пора на сцену, – сказала Момо, когда оркестр замолк, – но мы еще увидимся, месье де Лу.

– Мишель, Момо, – попросил он. Женщина повторила хрипловатым голосом: «Мишель».

– Она, конечно, великая певица, – Мишель вспоминал ее детскую, тонкую руку в своей руке, – а ей всего двадцать один. Подумать только, она могла пропасть на улице. Мало ли таких девчонок на Монмартре прозябает…, – Теодор усмехнулся:

– Я не знал, что коммунисты хорошо танцуют. И где только научился? У меня на вечеринках ты вечно в углу стоишь, и критикуешь сюрреалистов, ретроград, – он похлопал кузена по плечу.

За танцем, с мадемуазель Аннет, они говорили мало. Федор заметил акцент в ее французском языке. Девушка, смущаясь, объяснила, что она приехала из Польши, сирота, и не помнит своих родителей. Звали ее, как выяснилось, мадемуазель Гольдшмидт. Ей исполнилось восемнадцать. «Вот почему она на тетю Ривку похожа, – сказал себе Федор, – она тоже еврейка. И у дяди Хаима такие же глаза, серо-синие».

Дядя Натан, старший брат дяди Хаима, пропал в Польше, во время войны, но, Федор, конечно, девушке о таком говорить не стал. От нее легко, неуловимо пахло цветами. Темный локон щекотал немного оттопыренное, смуглое, нежное ухо. На стройной шее билась синяя жилка:

– Анна, ее тоже зовут Анна. Брось, просто девчонка из ночного клуба. Их у тебя было десятки, и десятки будет. Привезешь ее домой, подаришь какую-нибудь безделушку…, – Федор никогда не пускал подружек в свою жизнь. Он удовлетворялся тем, что может позвонить по любому из телефонных номеров в записной книжке, заказать столик в хорошем ресторане, и приехать с девушкой в студию. Он никому не показывал семейных реликвий. Они хранились у матери, на рю Мобийон. Федор никому не рассказывал о войне и перевороте.

– Только с Анной я о таком говорил, – рука Аннет доверчиво лежала в его руке, девушка легко, изящно двигалась, следуя за ним, в танго, – только с ней…

В квартире Федор держал книги, старые, с пожелтевшими страницами, Пушкина и Достоевского, с посвящением автора отцу, с еще не стершимся шифрованным посланием на титульной странице. Они стояли в кабинете, на полке, рядом с рабочим столом. Туда девушкам хода не было.

Аннет призналась, что собирается петь, дуэтом с Момо. Федор, весело заметил:

– У вас много талантов, мадемуазель Гольдшмидт.

Девушка зарделась:

– Я снималась в кино, дома, в Польше. Правда, фильмы были на идиш. Их только евреи смотрят…, – увидев на эстраде девушек, в зале захлопали. Певица, сильным голосом, перекрывая шум, сказала:

– Песня с родины моей подруги, мадемуазель Аннет! Сердце может плакать без слез, а любовь, – Момо вздохнула, – никогда не заканчивается.

Федор узнал мелодию. Десятилетним мальчиком, он с родителями гостил в Америке. Кузина Юджиния прошлым годом вышла замуж за дядю Михаила, на свадьбу собралась вся семья. Родители решили показать ему, как смеялся отец, родину Федора. У дяди Хаима родился первый сын, Аарон. Они были на обрезании, в синагоге, и на банкете, в одном из кошерных ресторанов, на Манхэттене.

– Тетя Ривка, то есть Роксанна Горр, еще в кино снималась…, – вспомнил Федор: «Все Горовицы приехали, и она тоже». Роксанна и пела тогда, на банкете.

Сейчас перед ним стояла тоже она, высокая, изящная, темноволосая. Он слышал низкий, томный голос:

Meydl, meydl, kh'vil bay dir fregn,
Vos ken vaksn, vaksn on regn?

– Шейне мейделе, – весело пробормотал Федор. Они с отцом воевали в Галиции, где жило много евреев:

– Надо ей сказать, что она на Роксанну Горр похожа…, – прислушавшись, он похолодел. За соседним столом говорили на русском языке. Поняв, о чем идет речь, Федор сжал зубы:

– Нельзя начинать драку. Кроме меня, здесь русского никто не знает…