Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 (СИ)

– Впереди, скорее всего, отряд Кирая, они тоже явились сюда с взрывчаткой. У нас где-то были винтовки, с оптическим прицелом… – Феникс предполагал, что скоро наткнется на проклятую доктора Горовиц:

– Может быть, русские арестовали ее мужа или сына, и она явилась сюда, их выручать. Очень хорошо, избавлюсь от двух птиц одним камнем. Или ее пристрелят красные, выполнят за меня мою работу. Я найду Цецилию, и забуду и о венграх, и о коммунистах, на веки вечные… – Дудаш озабоченно отозвался:

– Я тебя одного вперед не отпущу. Ты рискуешь, Алоиз. Зачем тебе винтовка, если есть автоматы… – острые, белые зубы Феникса блеснули в темноте:

– Винтовка, вернее, прицел, надежней. Что касается риска, то это моя родня, мне ее и выручать. Ждите меня здесь… – отдав Дудашу АК, приняв винтовку, Феникс исчез за поворотом трубы.

Саломею Наум Исаакович поручил заботам Серова. Несмотря на суматоху во дворе, Эйтингон сохранял спокойствие:

– У вас будет конвой, – сказал он генералу, – встретимся в аэропорту. Я больше, чем уверен, что сюда явилась пани Штерна, с отрядом повстанцев… – тюремная охрана настаивала, что на нижний ярус подвала, где раздался взрыв, попасть невозможно. Наум Исаакович холодно ответил венгерскому офицеру:

– Я не знаю такого слова. Что значит, лифт не работает? У вас должен иметься аварийный генератор и пожарная лестница. Прекратите беспорядки, начинайте действовать. Мерзавцы не должны уйти отсюда живыми… – и генератор, и лестница, действительно, быстро нашлись. Не выпуская снайперской винтовки, Эйтингон вытер потный лоб:

– Но мы потеряли время, пробираясь в подвал. Рыжий исчез, его камера пуста… – дверь камеры взрывом снесло с петель. Тюремный коридор больше напоминал каменоломню. Судя по всему, отряды повстанцев расположили заряды не в одном, а в нескольких местах:

– Пол треснул, стены осыпались. Рыжий далеко не дурак, он нырнул вниз, и был таков… – Наум Исаакович, с двумя десятками солдат и офицеров, из войск венгерской госбезопасности, тоже спустился в распахнутые взрывом, канализационные тоннели. Неподалеку слышались автоматные очереди:

– Во вчерашних стычках мерзавцы заполучили себе АК, – вспомнил Эйтингон, – Серов сказал, что раньше оружие использовалось только на экспериментальных полигонах, у военных. Это первая масштабная операция, где действуют новые автоматы… – он сам от АК отказался:

– Я не люблю палить в белый свет, как в копеечку, – угрюмо сказал Эйтингон Серову, – нам нужна живая, пусть и раненая пани Штерна, а не ее труп… – через начальника тюремного конвоя, хорошо говорившего по-русски, он передал строгое распоряжение отряду:

– Стрелять только по моей команде. Никакой паники, никакого беспорядочного огня… – в свете фонарика побледневшее лицо венгра казалось белым пятном. Губы офицера задергались:

– Товарищ генерал… – имени Эйтингона здесь не знали, звания тоже, но венгры называли его генералом:

– Товарищ генерал… – офицер сглотнул, – это опасно, поднимитесь наверх. Повстанцы могут…. – Эйтингон согласился:

– Вспороть мне живот и повесить на собственных кишках. Я слышал, что Дудаш так делает, товарищ сотрудник госбезопасности… – добродушный смешок Наума Исааковича сменился неприязненной сталью, в голосе:

– Если я увижу хотя бы одного человека, бросившего оружие, я лично его расстреляю, перед строем… – строя здесь не было и быть не могло. Они продвигались маленькой группой, не отрываясь от стены, вдыхая неприятный запах подземелья. Эйтингон видел карты тоннелей Будапешта:

– Не город, а сырная головка. Внизу все изрезано ходами и переходами, трубами и подвалами. Если пани Штерна заполучила мужа, она могла давно скрыться, и мы ее никогда не найдем… – он крепче сжал приклад винтовки:

– Такого не случится. Со времен Берия ничего не изменилось. От моего поведения зависит судьба моих детей. Значит, я не должен упустить пани Штерну и Рыжего. Саломея, большая удача, но я не имею права на ошибки, и никогда больше такого права не получу… – каждый день Наум Исаакович вспоминал, что Анюте и Наденьке одиннадцать лет, а Павлу, девять:

– Они вытянулись, повзрослели. Они и в младенчестве напоминали Розу, а теперь, наверное, стали еще больше на нее похожи. Мои девочки, мои красавицы. Павла я оставил на воле младенцем… – Эйтингон скрыл вздох, – надеюсь, его не разделили с двойняшками, не сменили детям фамилию…

Он никому не говорил о памятнике, серого гранита, на Востряковском кладбище. С хоральной синагогой ему было никак не связаться, но за могилу Розы Эйтингон не беспокоился:

– Я им передал столько денег, что хватит еще на век ухода за надгробием. По ней читают кадиш, о Розе я позаботился… – он напомнил себе, что обязан позаботиться и о детях:

– Проклятому Гольдбергу девочки не нужны. Он женился во второй раз… – об этом Эйтингон узнал от Саломеи, – у него родилась еще одна двойня. Он считает, что Анюта и Наденька давно мертвы… – Саломея мало что могла рассказать об интересующих Наума Исааковича вещах: