Вельяминовы. За горизонт. Книга 1

– Нам нужен этот ребенок. Узнав о его появлении на свет, мистер Холланд примчится сюда быстрее ветра. Мы позаботимся о том, чтобы до него дошли нужные сведения… – в дорогу Эйтингон взял очередной роман миссис ди Амальфи, доставленный на зону из его московской библиотеки:

– Подкидыш… – хмыкнул он, – аристократ изменяет жене со служанкой. Женщина, в припадке ревности, похищает новорожденного сына лорда, и сдает его на ферму младенцев, в лондонских трущобах. Парень вырастает, прибивается к ворам, встречается с отцом в зале суда, на процессе… – в романе, наследного герцога, опознавали по родимому пятну:

– Миссис ди Амальфи вдохновлялась «Графом Монте-Кристо», – смешливо подумал Эйтингон, – но описания лондонского дна у нее хорошие. У нас блатные поют похожую песню, об отце, прокуроре, и сыне, преступнике… – в иллюминаторе засверкала лазурь Аральского моря.

Наум Исаакович зевнул:

– Не случится ничего такого. Ребенка будут охранять строже, чем Алмазный Фонд… – на острове Саломея должна была увидеться с Кардозо, однако Наум Исаакович не видел в этом препятствий:

– Все равно она живой оттуда не выйдет. Она родит, ребенок окрепнет, дамочка напишет мужу… – он не сомневался, что Саломея согласится отправить весточку в Лондон:

– Потом мы ее расстреляем, или передадим Кардозо, для опытов… – Моцарт, в соседнем салоне, затих. Поднявшись, Эйтингон отдернул портьеру. Саломея, в легком платье, итальянского шелка, восседала на уютном диване, закинув ноги на подлокотник. Круглый, аккуратный живот выделялся под тонкой тканью. Листая американский Life, девушка рассеянно ела свежую клубнику:

– Словно она в ложе Уимблдона, дрянь… – Наум Исаакович увидел черно-белое фото, на странице журнала. Красивую, светловолосую даму, в деловом костюме, в очках с тонкой оправой, сняли на фоне небоскребов Уолл-стрит:

– Адвокат Кэтрин Бромли. Америка еще увидит женщин, в Верховном Суде… – Эйтингон вспомнил материалы, переданные Стэнли:

– Из-за этой мерзавки нам не удалось спасти Матвея. Американцы устроили ему медовую ловушку, подослали мисс Бромли. Мальчик устал, он хотел расслабиться… – из засекреченных папок выходило, что Матвей, по показаниям мисс Бромли, бросил ей в шампанское снотворную таблетку:

– Она очнулась на складе, в порту, но успела сообщить о его парижском рейсе. Потом она вышла замуж, за своего босса, родила девочку, овдовела… – Эйтингон напомнил себе:

– Ладно, это потом. Сейчас надо разобраться с нашей дамочкой… – капельки сока блестели на пухлых губах Саломеи:

– Она пышет здоровьем, хоть сейчас на плакат «Счастливое материнство», – зло подумал Наум Исаакович, – ничего, она еще пожалеет, что на свет родилась… – Эйтингон откашлялся:

– Посадка через четверть часа. Как вы себя чувствуете…

Взглянув на него серыми, безмятежными глазами, Саломея улыбнулась: «Отлично, товарищ Котов».

На Фаину повеяло приятным ароматом сандала:

– Просыпайтесь, – сказал глубокий мужской голос, с легким акцентом, – я ваш лечащий врач, гражданка, – зашуршали бумаги, – гражданка Елизарова… – последний паспорт Фаины был именно таким:

– Елизарова, Ольга Владимировна, тридцать второго года рождения, уроженка Рязани, образование среднее специальное… – год назад, растяпа Ольга Владимировна, таращась на мраморные своды ГУМа, не заметила ловкого движения руки притершейся к ней девицы, в потрепанной, кроличьей шубке. Когда гражданка Елизарова обнаружила прореху в лаковой, дешевой сумке, Фаина давно сидела в троллейбусе, идущем в Марьину Рощу. Оказываясь в Москве, ночуя в бараках, в том районе, Фаина думала навестить деревянную, покосившуюся синагогу:

– Или поехать на Китай-Город… – она часто проходила мимо классического здания, с колоннами, – там была Голда Меир, когда она приезжала в Советский Союз… – в советских газетах таких фото не печатали. О визите Голды Фаина узнала на второй отсидке, от московской карманницы, изрядно поживившейся в толпе. Девушка носила крестик. Фаина удивилась:

– Что ты в синагоге забыла… – зэчка пожала плечами:

– Я и в Елоховском соборе воровала, и на похоронах Сталина… – после смерти Сталина, попав под амнистию, Фаина вышла на волю:

– В пятьдесят четвертом году, я года не досидела до пятерки. Первый срок у меня был легкий, всего девять месяцев, за карманное воровство. Но мне тогда едва исполнилось пятнадцать… – Фаина слушала стук капель, на коммунальной кухне, вдыхала тяжелый запах нафталина, из кладовки, где скупщица краденого держала добро. Приваливаясь к бревенчатой стене, она чиркала спичкой. Девушка затягивалась «Беломором»:

– И что я скажу, – горько спрашивала себя она, – вот моя метрика, я еврейка, я хочу жить в Израиле… – Фаина вздыхала:

– Во-первых, в синагогах они своей тени боятся, там все кишит сексотами, а во-вторых, зачем я Израилю? Я воровка, я сбывала анашу, стояла на стреме, когда ребята ломали кассы, не говоря обо всем остальном… – она со злостью приминала окурок пожелтевшими от табака пальцами, с ярким маникюром: