Вельяминовы. За горизонт. Книга 1

– Девчонки рассказывали про рестораны, в гостинице «Москва», в «Метрополе». Но туда воровкам хода нет. Интуристов опекает милиция, проституток им тоже обеспечивают проверенных… – на подносе ей подали бокал с янтарным вином, ничем не напоминающим советский портвейн:

– Начальник еврейской полиции, в гетто, принес нашим соседям французское шампанское, – вспомнила Фаина, – он обещал помочь с документами, вывезти их из города… – мать и соседка, тетя Лиля, шептались на кухне, покуривая у раскрытой форточки. Фаина хорошо говорила на идиш:

– Тетя Лиля сказала, что он хочет Мусю. Я тогда не поняла, зачем ему Муся… – дочке соседки было тринадцать лет:

– В ноябре они исчезли, за один день, словно их и не было. Мама ничего не ответила, когда я спросила, где они… – голос велел:

– Ставьте сюда. Отличный парень, за четыре килограмма весом. Мы подготовим смесь, но надо временно перевести в палату Елизарову… – заскрипели колеса, раздалось недовольное кряхтение:

– Не шуми, – добродушно сказал доктор, – все с тобой в порядке, мой дорогой… – застучали каблуки медсестры. Фаина сжала руки:

– Мальчик. Это не мой ребенок, мое дитя убили. Сеню тоже убили, но я слышала детский плач, когда выбиралась из ямы. Может быть, он выжил, очнулся, а я его не спасла. Но мальчика я спасу, ему нельзя здесь быть. Никому нельзя здесь оставаться… – за окном метался луч прожектора, – они все звери, хуже нацистов… – девушка внимательно осмотрела палату:

– Надо взломать замок, забрать ребенка и бежать. Я его выкормлю, мы не погибнем. Никто, никогда больше не погибнет… – встав на колени, Фаина вытянула из щели в половицах дамскую невидимку. Острый металл кольнул палец, она раздула ноздри: «Никогда».

Профессор Кардозо, с достоинством, погладил холеную бороду:

– Видите, товарищ Котов, в других условиях, без моего присутствия на родах, все могло обернуться иначе. Я напишу докладную, председателю Комитета, о неудовлетворительной работе московских коллег… – насколько понял Эйтингон, столичные доктора проморгали тяжелое осложнение беременности, эклампсию:

– Я их не виню, – небрежно сказал Кардозо, – они практики, а не теоретики. Их ввело в заблуждение отсутствие обычных симптомов недуга. Иногда за табуном лошадей не разглядеть зебры. Но я, наметанным глазом, опознал неладное… – болезнь Саломеи выразилась в резком отказе функций печени:

– Один случай на десять тысяч беременностей, – важно заметил профессор, – интересно, что анализ крови ухудшился только с началом схваток. До этого все было спокойно. Однако до войны, в Амстердаме, я вел такую пациентку. До беременности она переболела желтой лихорадкой, меня позвали на консультацию, как эпидемиолога… – Кардозо не преминул упомянуть, что и родильница и ребенок выжили:

– И сейчас все будет в порядке… – уверил он Эйтингона, – больная… – он замялся, – получает необходимое лечение, в блоке интенсивной терапии. Судороги она миновала, мы восстановим функцию печени и воссоединим ее с сыном. Крови для переливания у нас достаточно, донорское молоко тоже есть. После окончания курса антибиотиков, она сможет кормить…

Наум Исаакович исподтишка разглядывал лицо Кардозо. У него не оставалось и тени сомнения, что профессор клюнул на чары родственницы. Эйтингон с каким-то уважением подумал о Саломее:

– Мерзавка мгновенно поняла свою выгоду. Даже если она узнает, что Кардозо убивал еврейских детей, загонял их матерей в газовые камеры и болтался у параши в уголовном бараке, она и глазом не моргнет. Она волчица, она озабочена только тем, как выжить и преуспеть. На ребенка ей тоже наплевать… – мальчик, неожиданно, понравился Эйтингону. Услышав, что дитя крупное, он ожидал крестьянской кряжистости:

– Вроде той, что у Рыжего. И его светлость, несмотря на древний титул, больше напоминает фермера… – Кардозо, ловко, распеленал ребенка. Светлые волосы пушились на аккуратной голове. Он потягивался, морща голубые глазки:

– Прекрасное телосложение, – одобрительно, сказал Кардозо, – редко встретишь такого гармоничного младенца… – мальчик, заинтересованно, моргал. Наум Исаакович подумал:

– Профессор расчувствовался, не похоже на него. Наверняка, Саломея сказала ему, что Маргарита жива. Он вспомнил, что вообще-то, он отец… – покачивая мальчика, цепко схватившего бутылку, Кардозо заметил:

– Я поговорил… – он помолчал, – поговорил с пациенткой… – Науму Исааковичу надоело ломать комедию:

– С госпожой Судаковой, – прервал он Кардозо, – мы знаем, что вы дальняя родня… – по щеке профессора пополз смущенный румянец:

– Да. В общем, она хочет остаться на острове… – желания Саломеи Наума Исааковича интересовали меньше всего:

– Но сейчас не надо спорить с бывшей уголовной подстилкой… – он понял, что так можно назвать и профессора и Саломею, – пусть она оправится, напишет весточку мужу… – Серов предлагал не возиться и подделать подпись девушки под напечатанным на машинке текстом. Эйтингон покачал головой: