Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ)

– Шампанского, – вальяжно велел Королёв, по-русски, – ну бувон пур ля виктуар дю коммунизм… – Лада незаметно вертела красный паспорт. Получив документ в будочке пограничника, устраивая его в сумке, она решила, что случилась ошибка:

– Наверное, офицер случайно вложил записку между страницами… – аккуратный почерк сообщал:

– Товарищ Яринич, в одиннадцать утра подойдите к телефону-автомату рядом с кафе в зоне вылета… – Лада вспомнила о машинописных копиях стихов Пастернака:

– Он… товарищ Котов, их видел. Но он сам сидел, он жертва сталинского произвола. Ребята не донесли бы на меня, и он бы не донес. Но почему он тогда не приезжал с воскресенья… – Ладе стало страшно:

– Меня могут арестовать здесь, за эти стихи. Книга запрещенная, она издана на Западе. Но он… Леонид Александрович, никогда бы так не сделал… – телефон затрещал. Лада сначала не поняла, откуда раздался звук:

– Я не знала, что можно звонить на городские автоматы… – девушка несмело сняла трубку:

– Слушаю… – Наум Исаакович улыбался:

– Все идет по плану, пограничники не подвели. Сейчас я ей скажу, где искать подарок. Лада, моя Ладушка… – девушка ахнула:

– Милый, но как тебе удалось позвонить на автомат… – Лада прижала трубку к уху. Знакомый, низкий голос весело отозвался:

– Все мои инженерные навыки. Слушай меня внимательно… – закончив, он помолчал:

– Хорошего тебе полета и удачного фестиваля. Когда ты вернешься, я буду на севере… – Наум Исаакович не ожидал, что после фиаско с 880, его оставят в Москве до осени, – но я тебе напишу, Ладушка. Звонить нельзя, – он вздохнул, – в наших местах, кроме раций, ничего не заведено… – ему разрешали связываться с Сашей:

– Попрошу его отправлять Ладе открытки на ее абонентский ящик… – Лада смешливо призналась, что завела ящик для писем поклонников:

– Иначе местные почтальоны не порадовались бы, – фыркнула девушка, – иногда в день приходит по десятку конвертов… – Наум Исаакович предусмотрительно записал номер ящика на Главпочтамте. Он слышал легкое дыхание девушки:

– Я тебя люблю, – шепнул Эйтингон, – и я очень скоро буду с тобой, Ладушка, обещаю. Беги за подарком, милая… – повесив трубку, Лада шмыгнула в дамскую уборную:

– В крайней кабинке стоит бумажный пакет… – пакет красовался в углу. Лада щелкнула щеколдой, в руках у нее оказался путеводитель:

– Paris par Arrondisment… – Лада улыбнулась:

– Не знаю, как он это сделал, но мне еще никто… – из книги выскользнул толстый конверт. Лада смотрела на пачку тысячефранковых купюр, на записку среди банкнот:

– Это его почерк, я видела, как он писал список покупок для рынка… – она читала ровные строки:

– Ателье мадам Шанель, рю Камбон, 31, модный дом Диор… – Лада шевелила губами, – Galeries Lafayette, ресторан Aux Charpentiers, на рю Мобийон… – внизу он приписал: «Я люблю тебя». Уложив конверт и путеводитель в сумочку, рядом с письмом Саломеи Александровны, Лада прислонилась к двери кабинки. Сердце отчаянно билось:

– Он не простой инженер. Он, наверное, засекречен, связан с космическими исследованиями, или с армией. Какая разница, я люблю его. Он обещал, что мы будем вместе, так и случится… – вымыв руки, она пошла в кафе.

Наум Исаакович не клал трубку, слушая короткие гудки:

– Дела на пять минут, а девочке приятно. Пусть побалует себя, она первый раз в Париже. Но обещаю, что не в последний… – дверь скрипнула, Шелепин сухо сказал:

– Вот вы где. Скорпион занят, а вы пройдите со мной, гражданин Эйтингон… – председатель Комитета посторонился, – я хочу вам кое-что показать.

Потрескивал переносной кинопроектор, в комнате пахло нагретой лампой.

Лента началась панорамой зимнего леса. Фильм сняли на импортную пленку, с голливудскими цветами, но не снабдили ни музыкой, ни закадровым голосом диктора. Классический особняк с колоннами, стоял над замерзшим озером, с размеченной хоккейной площадкой и беговыми дорожками. Камера прошлась по окнам, подернутым морозными разводами, по пустынным ступеням. Внутри здания царила тишина, зимнее солнце заливало дубовые половицы коридоров. В кадр попадали высокие двери с медными ручками, однако Эйтингон не заметил ни одной таблички или названия:

– Они осторожны, они не дают мне понять, где все снималось, – он старался даже дышать, как можно тише, – особняк в чаще, но территория вокруг ухожена. Похоже на закрытый санаторий в правительственной системе или нашем министерстве…

Эйтингон вздрогнул от полившейся с экрана залихватской песни, военных лет. Пел низкий, сильный, но еще детский голос, стучали каблуки. Лицо Наума Исааковича побледнело в ярком свете лампы.

Перед ним была Роза, подросток, высокая, немного нескладная, долговязая девчонка. Темные, тяжелые волосы падали ей на плечи. Она носила серую плиссированную юбку по колено, нейлоновые чулки, белый свитер, похожий на те, что одевали игроки в крикет. Эйтингон запоминал каждую деталь:

– Никаких эмблем не вышито, пионерского галстука на ней нет, но девочки по возрасту скоро будут в комсомоле… – она ловко вертелась по сцене. Длинные ноги с костлявыми коленками мелькали в танце: