Величайшая молитва. Новое открытие революционного послания Молитвы Господа

Во–первых, в величественном вступлении Евангелия от Иоанна Иисус называется так: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Богом. Он был в начале с Богом… И Слово стало плотью и жило между нами, и мы видели Его славу, славу, как единственного сына отца, полное благодати и истины» (1: 1-2, 14). Мы вернемся к этому гораздо более подробно в главе 5, но на данный момент это вступление дает Иисусу титул «Слово Божье». Никто не воспринимает это буквально и, как бы трудно нам ни было интерпретировать содержание «Слова» (Логос, по–гречески), мы сразу понимаем, что это метафора.

Далее, несколькими стихами ниже, Иоанн Креститель указывает на Иисуса как «Агнец Божий» (1:36). И снова все признают метафору там, даже если, опять же, нам все равно придется обсуждать, как именно Иисус является агнцем. Означает ли это, как говорит Павел, что Иисус является «нашим пасхальным агнцем» (1Кор.5: 7)? Как бы то ни было, мы уверены, что буквально не следует понимать, что у Марии родился маленький ягненок.

Наконец, несколькими стихами ниже в Евангелии от Иоанна, новый ученик по имени Нафанаил обращается к Иисусу как «Сын Божий» (1:49). С этим названием, там и во всем Новом Завете, в нашем сознании связано метафорическое воображение, связанное с рассказом Луки о том, как Гавриил передал послание Марии, например, мы читаем: «Святой Дух найдет на тебя, и сила Всевышнего осенит тебя, поэтому ребенок, который родится, будет свят, он будет называться Сыном Божиим» (1:35). Мы интерпретируем это как глубокую и впечатляющую притчу, или фактическую историю? Это буквально о теле Марии или метафорически о статусе Иисуса? Ученым пост-Просвещения может понадобиться здесь некая интерпретационная терапия — например, это может быть: «Позвольте мне сейчас», — писал поэт Жерар Мэнли Хопкинс, «вас ошеломить, и сокрушить ваши метафоры».

Теперь я перехожу от Иисуса к Богу, и вот мой основной принцип. Существует только одно слово, термин или название, которое может всегда относиться к Богу буквально, и это «Бог». Теисты могут настаивать на том, что «Бог существует», и атеисты могут противостоять этому, утверждая, что «Бог не существует», но, хотя глагол «существует» может быть взят буквально из корня "существо" (с отрицанием или без него), его можно использовать только метафорически в отношении к Творцу. Итак, наши вопросы таковы: если говорить о «Боге», какую метафору можно вообразить или упомянуть, какой образ предполагается бессознательно или обозначается сознательно? И, кроме того, даже если Бог таинственно выходит за пределы полного человеческого понимания, нужно ли называть как–то Святого, нужно ли терминологически обозначать дух и характер нашего Бога?

Разумеется, я признаю, что «Отец» является метафорой для Бога. Я также признаю, что это метафора, ориентированная на мужчину. Но это поднимает один очень важный вопрос. Этот «отец» является эксклюзивный или инклюзивным титулом? Позвольте мне объяснить, что я имею в виду под этим важным различием даже в отношении мужского образа.

Когда вы видите знак в общественном здании, на котором написано «Мужчины», вы понимаете, что это знак для туалета, этот термин считается эксклюзивным, и это означает «Только мужчины». Сравните это с заявлением в нашей Декларации Независимости, что «все люди (mans) созданы равными». Это слово «мужчины», конечно, не означает «только мужчины», но все «люди» наделены своим Создателем неотъемлемыми правами. Это слово, другими словами, предназначено и должно восприниматься не как эксклюзивное, а как инклюзивное использование языка, ориентированного на мужчин. Конечно, было бы намного лучше, если было сказано, что «все созданы равными», как наш «Залог верности» обещает «свободу и справедливость для всех».

Хорошим примером этого очень важного различия между эксклюзивным и инклюзивным языком, ориентированным на мужчин, является начало Деяний Апостолов. Лука отмечает, что Двенадцать «постоянно посвящали себя молитве вместе с некоторыми женщинами, включая Марию, мать Иисуса, а также его братьев» (1:14). Но в следующем стихе Петр обращается к женской и мужской группе как к «братиям». Это слово подразумевается как инклюзивный язык, потому что «братья» означают всех присутствующих. Поэтому Новый Пересмотренный Стандартный перевод Библии правильно передает это слово как «верующие».

Но когда Петр продолжает и предлагает выбрать замену Иуде среди Двенадцати, это должен быть «один из мужей, которые сопровождали нас в течение всего времени, когда Господь Иисус ходил и учил среди нас» (1:21). Это слово передано как эксклюзивное, потому что для «мужей» Лука использует греческое слово «мужчины». Для него Двенадцать — это исключительно двенадцать мужчин–апостолов.

Здесь, конечно, не следует относится к женщинам и мужчинам как к «мужам», но дискриминационно было бы использовать выражение «только мужей», когда это физически не требуется. В библейской традиции, до Нового Завета и Молитвы Господней, есть ли употребление «Отец», которое может быть исключительным или всеобъемлющим?