Все знают, что, с точки зрения человечества в целом, для нас было бы лучше, если бы все мы воздержались от излишнего вылова промышленно важных видов рыбы, таких как треска, приводящего к их исчезновению.
Именно поэтому правительства и неправительственные организации на закрытых совещаниях встречаются, чтобы составить квоты и ограничения.
Именно поэтому точный размер ячейки рыболовных сетей скрупулезно определен в соответствии с правительственным постановлением, и именно поэтому канонерские лодки патрулируют моря, преследуя браконьеров.
Мы, люди, в благополучное время и при обеспечении надлежащего порядка, являемся «благоразумными хищниками».
Поэтому — вернее, так кажется некоторым экологам — разве мы не должны ожидать, что дикие хищники, такие как волки или львы, также будут благоразумными хищниками? Ответ — нет.
Нет.
Нет.
Нет.
И стоит понять почему, поскольку это — интересный вопрос, к которому лесные деревья и вся эта глава должны были нас подготовить.
Планировщик — дизайнер экосистемы, в душе болеющий за благоденствие всего сообщества диких животных — мог действительно рассчитать оптимальную политику оптимального забоя, которую львы, например, должны были бы в идеале принять.
Не ловить больше определенной доли от любого вида антилоп.
Щадить беременных самок, и не ловить молодых взрослых, полных репродуктивного потенциала.
Избегать поедать членов редких видов, которые могут подвергаться риску вымирания и могли бы оказаться полезными в будущем, если условия изменятся.
Если бы только все львы в стране соблюдали согласованные нормы и квоты, тщательно рассчитанные, чтобы быть «устойчивыми», разве это не было бы хорошо? И так разумно.
Если бы только!
Что ж, это было бы разумно, и это предписал бы проектировщик, по крайней мере если бы в душе он болел за благоденствие экосистемы в целом.
Но это не то, что предписал бы естественный отбор (главным образом потому, что естественный отбор, не имеющий предвидения, не может предписывать вообще), и это не то, что происходит! Вот ответ на вопрос почему, и это снова та же самая история, что и с деревьями в лесу.
Предположим, что благодаря некоторым причудам львиной дипломатии, большинству львов в ареале каким-то образом удалось договорится ограничить свою охоту на устойчивом уровне.
Но теперь, предположим, что в этой в остальном сдержанной и проникнутой заботой об интересах общества популяции возник мутантный ген, послуживший причиной того, что отдельный лев покончил с соглашением и эксплуатирует популяцию жертв максимально, даже рискуя тем, что этот вид добычи исчезнет.
Оштрафовал бы естественный отбор этот непослушный эгоистичный ген? Увы, нет.
Потомство мятежного льва, обладатели мятежного гена в выживании и воспроизводстве превзошли бы своих конкурентов по числу потомков в популяции львов.
За несколько поколений мятежный ген распространился бы по популяции, и от первоначального дружественного договора ничего бы не осталось.
Тот, кто получает львиную долю, передает далее свои гены такого поведения.
Но, возразит горячий приверженец планирования, если все львы будут вести себя эгоистично и чрезмерно охотиться на виды жертв, доводя их до грани исчезновения, все проигрывают, даже те отдельные львы, которые являются самыми успешными охотниками.
В конечном счете, если вся добыча вымрет, то вымрет и вся популяция львов.
Конечно, настаивает планировщик, естественный отбор вмешается, чтобы остановить такое развитие событий? Снова увы, и снова нет.
Проблема состоит в том, что естественный отбор не «вмешивается», естественный отбор не заглядывает в будущее, и естественный
отбор не выбирает между конкурирующими группами.
Если бы он делал это, были бы некоторые шансы, что благоразумное хищничество могло быть поддержано.
Естественный отбор, как осознал Дарвин намного более ясно, чем многие из его преемников, выбирает между конкурирующими особями в популяции.
Даже если вся популяция исчезнет, задушенная соревнованием индивидов, естественный отбор все еще будет благоприятствовать самым конкурентоспособным особям, вплоть до момента, когда умрет последняя.
Естественный отбор может привести популяцию к вымиранию, постоянно благоприятствуя, до самого конца, тем конкурентоспособным генам, которым предстоит исчезнуть последними.
Гипотетический планировщик, которого я предположил, является определенного рода экономистом, экономистом благополучия, рассчитывающим оптимальную стратегию для всей популяции или всей экосистемы.
Если мы должны провести экономические параллели, нам следовало бы представить в качестве альтернативы «невидимую руку» Адама Смита.
Эволюционная теодицея?
Но теперь я хочу вообще оставить экономику.
Мы останемся с идеей планировщика, проектировщика, но наш планировщик будет моральным философом, а не экономистом.
Милосердный проектировщик мог бы — как Вы бы идеалистически подумали — стремиться минимизировать страдание.
Это весьма совместимо с экономическим благополучием, но созданная система будет отличаться деталями.
И еще раз, этого, к сожалению, не происходит в природе.