Величайшее шоу на Земле: свидетельства эволюции.

 Это отступление — тигр, укомплектованный клыками, когтями, подвижными мускулами, инстинктами преследования и нападения.

 ДНК тигра говорит: «Дублируй меня окольным маршрутом, сначала построив тигра».

 В то же время ДНК антилопы говорит: «Дублируй меня окольным маршрутом, сначала построив антилопу, укомплектованную длинными ногами и быстрыми мускулами, укомплектованную робкими инстинктами и отточенными органами восприятия, настроенными на опасность от тигров.»

 Страдание является побочным продуктом эволюции путем естественного отбора, неизбежным следствием, которое может взволновать нас в наши более жалостливые моменты, но нельзя предположить, что оно взволнует тигра — даже если можно сказать, что тигр волнуется о чем-нибудь вообще — и конечно, нельзя ожидать, что оно взволнует его гены.

 Богословы беспокоятся о проблемах страданий и зла до такой степени, что даже изобрели название, «теодицея» (буквально, «справедливость Божья»), чтобы предпринять попытку примирить его с предполагаемым милосердием Бога.

 Эволюционные биологи не видят проблемы, потому что зло и страдание так или иначе ничего не значат в расчете выживания генов.

 Однако мы действительно должны рассмотреть проблему боли.

 Откуда, с эволюционной точки зрения, она взялась?

 Мы полагаем, что боль, как и все остальное в жизни, является дарвинистским приспособлением, которое функционирует, чтобы улучшить выживание страдающего.

 Мозги построены на основе практического правила, такого как «Если Вы испытываете чувство боли, остановите то, что Вы делаете, и не делаете этого снова».

 Остается вопросом интересной дискуссии, почему она должна быть настолько адски болезненной.

 Теоретически можно представить, что аналог небольшого красного флажка мог бы безболезненно подниматься где-нибудь в мозгу всякий раз, когда животное делает что-то, наносящее ему вред: скажем, хватает раскаленные угли.

 Обязательного предостережения «не делай этого снова!» или безболезненного изменения в коммутационной схеме мозга, такого, что фактически животное не станет делать этого снова, на первый взгляд казалось бы достаточно.

 Зачем жгучее страдание, страдание, которое может продлиться в течение многих дней, и от которого память никогда не может избавиться? Возможно, решение этого вопроса является собственным вариантом теодицеи эволюционной теории.

 Почему столь болезненно? Почему не маленький красный флажок?

 У меня нет окончательного ответа.

 Вот один любопытный вариант.

 Что, если мозг подвергается противостоянию желаний и импульсов, и существует некоторая внутренняя борьба между ними? Субъективно, нам хорошо знакомо это чувство.

 Мы можем находиться в противоречии между, скажем, голодом и желанием быть стройными.

 Или мы можем быть в противоречии между гневом и страхом.

 Или между сексуальным желанием и стыдливым страхом отказа или совестью, понуждающей быть верным.

 Мы можем буквально чувствовать упорную борьбу внутри себя, в то время как наши противоречивые желания борются на практике.

 Теперь, назад к боли и ее возможному преимуществу над «красным флажком».

 Так же, как желание быть стройным может побороть голод, несомненно возможно побороть и желание избежать боли.

 Жертвы пыток могут уступить в конечном счете, но они часто проходят через фазу устойчивой сильной боли, и, скажем, не предают своих товарищей, или свою страну, или свою идеологию.

 Насколько вообще можно сказать, что естественный отбор чего-нибудь «хочет», он не хочет, чтобы индивиды жертвовали собой ради любви к стране, или ради идеологии, или партии, или группы, или вида.

 Естественный отбор «против» индивидов, отвергающих предупреждающее чувство боли.

 Естественный отбор «хочет», чтобы мы выжили, а еще точнее, чтобы воспроизвелись, и к черту страну, идеологию или их нечеловеческие аналоги.

 Насколько это касается естественного отбора, он будет благоприятствовать маленьким красным флажкам, только если их никогда не смогут перебороть.

 Теперь, несмотря на философские трудности, я думаю, что случаи, когда боль перебарывают по недарвинистским причинам — причинам лояльности к стране, идеологии, и т. д. — были бы более частыми, если бы у нас в мозгу был «красный флажок», а не реальная, настоящая, нестерпимая боль.

 Предположим, что возникли генетические мутанты, которые могут не чувствовать мучительных страданий от боли, а полагаются на систему «красного флажка», удерживающую их от телесных повреждений.

 Им должно быть настолько легко сопротивляться пыткам, что их бы быстро завербовали в шпионы.

 Разве что если бы было настолько легко вербовать агентов, готовых переносить пытки, то пытка просто прекратила бы использоваться как метод насильственного принуждения.

 Но выживали ли бы в природе такие обезболенные красно-флажковые мутанты лучше, чем конкурирующие индивиды, чьи мозги чувствуют боль всерьез? Выживали ли бы они, чтобы передавать гены замены боли красным флажком? Даже оставив без внимания особые условия пыток и особые условия лояльности идеологиям, я думаю, что мы можем понять, что ответ мог быть нет.

 И мы можем представить себе нечеловеческие аналоги.