Величайшие звезды Голливуда Мэрилин Монро и Одри Хепберн

Американская принцесса

В начале лета 1951 года Одри приплыла в Нью-Йорк. К неожиданному испугу ее агентов, с корабля сошла весьма пухлая девушка — всю дорогу до Нью-Йорка Одри не стесняла себя в еде, то ли заедая жуткий стресс, который обрушился ей на голову, то ли отъедаясь за голодные военные годы. Одри тут же посадили на жесткую диету: бифштекс с соусом тартар, салаты из зелени и много-много работы. Ей предстояло сыграть главную роль на Бродвее, а она совершенно не владела театральной техникой, не умела ни двигаться, ни говорить. «В первые дни репетиций меня можно было услышать только с переднего ряда, — вспоминала она. — Но я работала день и ночь. Каждый вечер, приходя домой, я проговаривала слова текста четко и громко». Для рекламы будущего спектакля была организована фотосессия у знаменитого Ричарда Аведона. При всей своей смелости Одри всегда боялась сниматься: ее лицо на фотографиях, в отличие от киноэкрана, казалось ей тяжелым и грубым. Но Аведон объяснил Одри, как ей надо держаться перед камерой: голова повернута в три четверти и слегка наклонена, так что высокие скулы скрывают великоватую нижнюю челюсть, а немного квадратное лицо кажется изысканно-вытянутым, изящным и хрупким.

Через несколько лет знаменитый английский фотограф, сценограф и художник Сесил Битон, работавший с Одри на картине «Моя прекрасная леди», будет восхищаться ею: «Ее рот, улыбка, зубы восхитительны, выражение глаз изумительно, и все в ней заставляет умолкнуть любую мысль о каком-либо отклонении от высочайших критериев красоты». А фотограф Филипп Хальсман утверждал: «В ее лице так много различных ракурсов, такое богатство выражения и оно так быстро и часто меняется, что вы постоянно боитесь опоздать. Она всегда ускользает от камеры». Возможно, в этом и была загадка нефотогеничности Хепберн — она была слишком живой для застывшей картинки, слишком естественной для позирования. И хотя сейчас мы восхищаемся ее утонченной, неповторимой красотой, сама она очень долго считала себя некрасивой.

Бродвейская премьера «Жижи» состоялась 24 ноября 1951 года: это был безусловный успех, во многом вызванный именно игрой Одри Хепберн. The New York Times отозвался об Одри так: «Она создает живой и полнокровный образ, начиная с безыскусной неуклюжей девчонки в первом акте и до потрясающей кульминации в последней сцене. Перед нами великолепный пример настоящего сценического творчества — актерского исполнения, которое отличается непосредственностью, ясностью и особым очарованием». Другой критик писал: «Она столь обаятельна и столь точно соответствует роли, что, несомненно, является главной причиной успеха всего вечера в целом». Уже через несколько дней первоначальную афишу «„Жижи“ с участием Одри Хепберн» заменили на «Одри Хепберн в „Жижи“» — по бродвейскому этикету это был признак настоящего успеха. На следующий день она заявила в интервью: «Я на полпути к тому, чтобы стать балериной и актрисой. Мне еще нужно учиться». Говорят, журналист был так удивлен услышанным, что попросил повторить — ему показалось, что из-за английского акцента Одри он неправильно ее понял…

Ежедневные спектакли, с каким бы успехом они ни проходили, выматывали Одри — она по складу характера не была склонна к постоянным повторениям одного и того же, ей было тяжело и физически, и морально. Стенли Донен, ее режиссер в картине «Забавная мордашка», позже вспоминал: «Она считала, что должна по-настоящему пережить какое-либо чувство прежде, чем встать перед камерой. Это ей стоило такого напряжения, что она могла сыграть лишь один-единственный раз. Попытка искусственно вызывать в себе это чувство снова и снова была обречена на провал. По крайней мере, так она мне говорила». И для театральной сцены это утверждение оставалось правдой: раз за разом переживать одно и то же чувство, вызывать его в себе ежевечерне — а иногда и по два раза за день — было для Одри невыносимо тяжело. Она выматывалась, буквально выжимая из себя необходимые движения души, и скоро была уже на грани нервного истощения. К тому же на Бродвее, в отличие от лондонской сцены, где все артисты, занятые в одном ревю, чувствовали себя одной семьей, ей приходилось сражаться с трудностями в одиночку. «Поначалу я думала, какой головокружительный восторг буду испытывать, видя свое имя в огнях рекламы, — признавалась Одри. — Но это оказалось ничуть не похожим на успех в кордебалете. Остальные его участники могут помочь тебе. А когда ты в главной роли, ты можешь надеяться только на себя. И ты чувствуешь это. И еще одно, что касается звезды: тебе никогда нельзя уставать, никогда».

Спектакль выдержал более двухсот представлений и принес Одри ее первую награду — Theatre World Award, премию нью-йоркских критиков за лучший бродвейский дебют. Едва успев перевести дух после последнего представления, Одри вылетела в Рим на съемки «Римских каникул».