Великая Америка. Тайная сила власти

Отец отдал меня в английскую школу в возрасте пяти лет, а с девяти лет вплоть до его смерти я ходил в латинскую школу. Мой учитель, г-н Дуглас, священник из Шотландии, владел начатками латыни и греческого и обучал меня французскому языку. После смерти отца я попал к преподобному г-ну Моури, настоящему ученому-классику, который занимался со мной два года. Затем, точнее с весны 1760 г., в течение двух лет я учился в колледже Уильяма и Мэри. Моей большой и доброй удачей, возможно определившей мой жизненный путь, была встреча с д-ром Уильямом Смоллом из Шотландии, тогда профессором математики, человеком глубоких знаний в области большинства прикладных разделов науки, обладавшим счастливым талантом общения, корректными манерами джентльмена, широким и либерально настроенным умом. К величайшему для меня счастью, он вскоре привязался ко мне и я стал его ежедневным компаньоном в те часы, когда не был занят в колледже. Из бесед с ним я почерпнул свои взгляды на развитие науки и того порядка вещей, часть которого мы все составляем. К счастью, вскоре после моего поступления в колледж освободилась кафедра философии, и его назначили на эту должность per interim. Он впервые в этом колледже начал регулярное чтение лекций по этике, риторике и литературе. Он возвратился в Европу в 1762 г., но прежде из доброго отношения ко мне добился, с помощью своего близкого друга Джорджа Уита, чтобы меня допустили к изучению права под его руководством, а также ввел меня в окружение губернатора Фокье, самого способного человека из всех, когда-либо занимавших этот пост. За его столом он сам, его amici omnium horarum д-р Смолл, г-н Уит и я составили partie quaree, и беседам, которые обычно велись во время наших встреч, я во многом обязан моему образованию. Г-н Уит был моим верным и любимым наставником в юности и на всю жизнь остался самым дорогим другом. В 1767 г. он помог мне заняться юридической практикой в адвокатуре Генерального суда, которую я и продолжал до тех пор, пока Революция не закрыла все суды.

В 1769 г. я стал членом легислатуры, куда был избран от своего графства, и оставался им, пока Революция не закрыла и ее. Я предпринял в легислатуре попытку добиться разрешения на освобождение рабов, но она была отклонена. Действительно, трудно было рассчитывать на успех чего-либо либерального в условиях королевского правления. Наши мысли были ограничены узкими рамками, привычной верой в то, что в вопросах управления наш долг – повиноваться метрополии, подчинять свою деятельность ее интересам и даже проявлять ханжескую нетерпимость ко всем религиям, кроме ее, англиканской. Трудности, которые испытывали члены нашей легислатуры, исходили от обычая и чувства безнадежности, а не из раздумий и убеждения. Практика вскоре показала, что они смогли правильно осознать свою задачу, как только к ней было призвано их внимание. Однако в королевском совете, являвшимся другой палатой легислатуры, места занимались по воле высшей власти, и сами члены совета находились в полной зависимости от этой воли. Губернатор, назначавшийся той же властью и еще более преданный ей, наложил вето на наши законы. И вот, наконец, само королевское вето захлопнуло дверь перед всеми надеждами на улучшение.

1 января 1772 г. я женился на 23-летней Марте Скелтон, вдове Батхерста Скелтона, дочери Джона Уэйлеса. Г-н Уэйлес был адвокатом с большой практикой, что объяснялось, скорее, его огромным трудолюбием, пунктуальностью и готовностью практически вести дела, чем выдающимися профессиональными заслугами. Он был очень приятным собеседником, полным добродушного юмора шутником, и ему были рады в любой компании. Он нажил приличное состояние и умер в мае 1773 г., оставив трех дочерей. Часть его состояния, унаследованная г-жой Джефферсон, после выплаты долгов, которые были весьма значительны, приблизительно равнялась тому, что мне досталось в наследство от моего отца, и вследствие этого мы стали вдвое свободнее в своих средствах.

* * *

Когда была внесена знаменитая резолюция 1765 г., запрещающая введение гербового сбора, я все еще изучал юриспруденцию в Вильямсберге. Однако во время дебатов в Палате горожан я стоял у входа в зал и слушал блестящее выступление г-на Генри, который отличался талантом популярного оратора. Он действительно обладал этим талантом в огромной степени. Другого такого оратора мне больше не приходилось слышать. Мне казалось, что он говорил так, как Гомер писал. Г-н Джонсон, адвокат и член палаты от Норзерн Нек, поддержал эту резолюцию. Благодаря ему разум и логика в этом деле восторжествовали. Мои воспоминания об этих событиях можно найти на стр. 60 жизнеописания Патрика Генри, написанного Уиртом, которому я их и предоставил.