Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре

Уместно отметить еще одно немаловажное обстоятельство, о котором позднее заговорит упомянутый выше Ч. П. Сноу. С развитием производительных сил общества культурные запросы мужчины по преимуществу сдвигаются в сферу «другой», техногенной, культуры и прикладного, утилитарного знания. В свою очередь, женщина, принадлежащая не только высшему обществу, но и в средних слоях, становится активным потребителем гуманитарных ценностей. Так, уже дамы «Кентерберийских рассказов» свободно цитируют античных философов и проявляют похвальную широту мысли. Конечно, можно предположить, что многое в их уста вкладывает сам Чосер, однако приводившийся выше пример его младшей современницы Кристины Пизанской показывает, что чрезмерного преувеличения здесь нет. Между тем вплоть до XIX века только гуманитарная образованность будет относиться к культуре «первого сорта»; все прикладное ранжируется по более низкому разряду и не идет в сравнение с ценностями классического образования. Можно по-разному относиться к этому обстоятельству, но здесь тоже культурная норма, которая не может быть игнорирована никем. «Ошибаешься, – горячо возразил Мартин. – Все люди и все слои общества или, вернее, почти все люди и слои общества подражают тем, кто стоит выше. Ну, а кто в обществе стоит выше всех? Бездельники, богатые бездельники. Как правило, они не знают того, что знают люди, занятые каким либо делом. Слушать разговоры о деле бездельникам скучно, вот они и определили, что это узкопрофессиональные разговоры и вести их в обществе, не годится. Они же определили, какие темы не узкопрофессиональные и о чем, стало быть, годится беседовать: это новейшие оперы, новейшие романы, карты, бильярд, коктейли, автомобили, скачки, ловля форелей или голубого тунца, охота на крупного зверя, парусный спорт и прочее в том же роде, – и заметь, все это бездельники хорошо знают. По сути, это – узкопрофессиональные разговоры бездельников. И самое смешное, что многие умные люди или те, кто слывет умными людьми, позволяют бездельникам навязывать им свои дурацкие правила»[513]. Уже хотя бы для того, чтобы не задеть женщину, простим Мартину Идену «бездельников», и отметим, что эта культурная норма, в свою очередь, способствует ее возвышению.

Это возвышение сокращает дистанцию, превосходство профессионала остается вдали за тем «морем», где вершатся его труды, ценности, обладателем которых остается он, сдвигаются в сторону того, о чем не принято говорить в хорошем обществе, в своем же доме женщина обнаруживает следы собственных преимуществ перед ним.

Что касается городского «дна», то там сакралитет мужчины, идущее от древности представление о его принадлежности к какой-то иной природе утрачивается в еще большей мере. Потерявший независимость, неквалифицированный работник, который легко заменяется животным или машиной, он самим ходом вещей становится в один ряд с ними. Между тем, в отличие от деревни, жизнь городских сословий протекает у всех на виду, даже там, где между ними лежит огромная социальная дистанция, они не разделены расстояниями, не отгорожены замковыми рвами и стенами. Единственным, что отграничивает городской патрициат и «золотую середину» города от его «черни», становится контраст культур. Однако во всем, что касается культуры, далекие от нее «низы» города не способны ни к какому анализу, здесь властвует только подсознание. Подсознание же говорит о собственном падении. А значит, прежде всего – о падении мужчины. Это тоже не может не сближать его с собирательной женщиной.