Великая и ужасная красота

— Добросердечная? Вы уверены, что мы говорим об одной и той же Джемме Дойл? Бабушка, похоже, школа Спенс — это куда больше, чем просто школа. Это настоящий дом чудес.

Все вежливо смеются надо мной, а я, честно говоря, ничего и не имею против. Мне так приятно видеть их смеющимися, что наплевать, даже если они весь день продолжат подшучивать надо мной. Отец вертит в руках чайную ложку, как будто не совсем хорошо представляет, что, собственно, нужно с ней делать.

— Папа, — мягко говорю я, — налить тебе еще чая?

Он вяло улыбается мне.

— Да, Вирджиния, спасибо.

Вирджиния. Когда он произносит имя моей матушки, за столом воцаряется смущенное молчание. Том снова и снова помешивает чай в своей чашке, не отводя взгляда от ложки.

— Папа, это я, Джемма. Джемма, — тихо произношу я.

Он прищуривается, склоняет голову набок, всматриваясь в меня. Потом медленно кивает.

— Ох, ну да… Вот оно как.

И снова принимается вертеть ложку.

Мое сердце словно превратилось в тяжелый камень и летит куда-то вниз. Мы продолжаем вежливую беседу. Бабушка принимается рассказывать о своем саде и о визитах, о том, кто с кем поссорился и перестал общаться в последнее время. Том что-то лепечет о своих занятиях, а Энн ловит каждое его слово так, словно он — бог-предсказатель. Отец ушел в себя. И никто не спросил, каково мне живется в школе, чем я тут занимаюсь. Их это совершенно не интересовало. Мы, девушки, были в их глазах просто зеркалами, существующими только для того, чтобы отражать их образы, чтобы они могли видеть себя такими, какими им хотелось. Девушки обязаны быть пустыми сосудами, в которых не должно быть ни капли собственных стремлений, желаний, взглядов… пустые сосуды, которые только и ждут, чтобы их наполнили тепловатой водой уступчивости, податливости желаниям других…

Но по одному из сосудов внезапно пробегает трещина. И он лопается.

— Есть какие-нибудь новости о матушке? — спрашиваю я. — Полиция обнаружила наконец что-нибудь новое?

Том поперхнулся, но мгновенно взял себя в руки.

— Хо-хо! Опять мы за свое? Мисс Брэдшоу, вы должны извинить мою сестру. Она обожает все драматизировать. Наша матушка умерла от холеры…

— Она все знает. Я ей рассказала, — перебиваю я Тома, наблюдая за его реакцией.

— Мне очень жаль, что сестра решила так нелепо пошутить, мисс Брэдшоу. — Он цедит это сквозь зубы, уставившись на меня бешеным взглядом. — Джемма, ты ведь прекрасно знаешь, что нашу бедную матушку унесла холера.

— Да, такая вот холера. Удивительная холера, которая почему-то не убила нас всех. А может, она нас еще убьет? Может быть, она затаилась в нашей крови и медленно удушает нас, ежедневно отравляя понемногу? — отвечаю я с такой же злобной улыбкой.

— Думаю, нам лучше поговорить о чем-нибудь другом. Мисс Брэдшоу наверняка совершенно не интересно наблюдать за подобным театральным представлением, — отмахивается от меня бабушка, осторожно отпивая чай.

— А мне кажется, что моя бедная матушка как раз вполне достойна стать темой разговора. Что скажешь, папа?

«Ну же, папа! Останови меня. Скажи, что я должна вести себя прилично, пошли к черту, скажи хоть что-нибудь, сделай что-нибудь! Прояви хоть каплю своего прежнего воинственного духа!»

Но в ответ лишь тяжелое неровное дыхание вырывается из его обвисшего рта. Он ничего не слышал. Он утонул в собственных мыслях, он смотрит на свое отражение в блестящей чайной ложке, на кривое, искаженное отражение в ложке, которую он вертит в исхудавших пальцах…

Мне невыносим вид отца, съежившегося и сжавшегося, непохожего на себя, глухого и бессловесного, полностью ушедшего от реальности.

— Спасибо, что приехали навестить меня. Как вы можете видеть, мне здесь хорошо. Вы исполнили свой долг, а теперь вольны возвращаться к привычным занятиям.

Том смеется.

— Да уж, вот благодарность так благодарность! Я ради этой поездки пропустил игру в крикет. Мне казалось, здесь тебя должны были хоть как-то цивилизовать.

— Ты ведешь себя очень грубо и очень по-детски, Джемма, — заявляет бабушка. — И это на глазах гостей и подруги! Мисс Брэдшоу, пожалуйста, извините мою внучку. Не желаете ли еще чая?

Бабушка наполняет чашку Энн, не дожидаясь ответа. Энн таращится на чай, благодарная за то, что ей есть на чем сосредоточиться. Я заставила ее смутиться. Я всех заставила смутиться.

Я встаю.

— Мне совсем не хочется портить всем приятный день, так что лучше я попрощаюсь. Ты идешь, Энн?

Она застенчиво смотрит на Тома и тихо отвечает:

— Я еще не допила чай.

— Ох, ну наконец-то я вижу здесь настоящую леди, — восклицает Том и весело хлопает в ладоши. — Браво, мисс Брэдшоу!

Она улыбается, склонив голову. Том предлагает ей печенье, но Энн, ни разу на моих глазах не отказавшаяся от вкусного кусочка, качает головой, как то и полагается высокородной, хорошо воспитанной леди, не желающей показаться обжорой.

— Как пожелаешь, — бормочу я.

Подойдя к отцу, я беру его за руки и заставляю подняться из-за стола. Руки у него дрожат. На лбу выступил пот.

— Папа, я сейчас ухожу. Почему бы тебе не прогуляться со мной?

— Ну… конечно, дорогая. Полюбуемся на окрестности?