Великая иллюзия

– Видите, у меня все в порядке. А ваша рана, Гек? Когда я узнала… страшно представить, что могло случиться… Вы тогда в машине и вида не подали… меня везли в больницу, а сами… Гек!

– Что? Да все прекрасно… Катенька, Катеныш… ну… а слезы-то зачем сейчас… Ну, не плачьте… да что со мной могло стрястись? Вытащили из ребер железку, чего, в первый раз, что ли? Да все уже зажило почти. И бинтов нет, я взбунтовался, прям как мумия – принц Египта, везде замотанный… Пластыри эскулапы мне налепили. Потом сам все ликвидирую. Я отоспался за эти дни. Сутками дрых, они меня снотворным пичкали. Сны видел такие хорошие… Может, сбудутся? Загадывать только боюсь… – Он смотрел на Катю так, что она не могла сама наглядеться на него – столько нежности, силы, любви он излучал…

Она быстро вытерла со щек непрошеные слезы (что-то часто она стала плакать) и у машины начала помогать Гектору усаживать отца на заднее сиденье. Гектор пристегнул его ремнем безопасности. Катя с трудом начала складывать инвалидное кресло, руки болели. Гектор помог ей, поместил его в багажник. Кожаные сиденья «Гелендвагена» пестрели пятнами и потеками их крови, смешавшейся в ту ночь…

Нет вещи сильнее, чем кровь свою смешать друг с другом…

Гектор набросил на заднее сиденье еще одно одеяло – армейское. И опустил стекла проветрить салон.

– Гек, я назад сяду с вашим отцом. Он Игорь…

– Игорь Петрович, – сообщил Гектор имя отца.

– Игорь Петрович, сейчас вы поедете домой. – Катя устроилась рядом с безумным, безучастным к происходящему генерал-полковником Борщовым и положила руку на его худую старческую кисть. – Операцию вам сделали удачно. Скоро и повязку снимут, и вы все снова станете хорошо видеть.

Они ехали в Серебряный Бор. Гектор вел машину в прежней своей лихой манере, даже вида не показывая, что ему это, в общем-то, сейчас непросто дается. Он неотрывно смотрел на Катю в зеркало.

– Вы отцу понравились, – молвил он. – Замечаете, какой тихий? Послушный. Так бы капризничал, охал, стонал. А тут совсем притих. Это потому, что вы ему сильно нравитесь. Хочет быть с вами рядом.

Генерал-полковник Борщов глядел прямо перед собой. Не реагировал ни на Катю, ни на слова сына. Но руки своей старческой от Катиной не отнимал.

– Гек, пожалуйста, не вините его в том, что произошло с вашим братом Игорем и вами тогда на Кавказе, – тихо попросила Катя и сразу испугалась – а вдруг она лезет сейчас в то, что ее не касается?

– Я его сразу простил много лет назад… то есть и не винил даже ни в чем. Долг-то был наш с братом. И его долг отцовский, воинский… А от ошибок никто ведь не застрахован. Я вот тоже грубый просчет допустил в отношении Четвергова. Недооценил я его – что он может выкинуть под занавес. Вашу жизнь опасности подверг своей самонадеянностью.

– Да вы меня от смерти спасли! Собой закрыли от взрыва! Сами едва не погибли! – воскликнула Катя.

В Серебряном Бору их уже ждали. «А сиделка с поварихой…» – пожилые домохранительницы вышли их встречать на пороге. Катя отметила, что со времени их прошлого посещения генеральского «поместья» с Вилли Ригелем мало что изменилось – лишь еще гуще зарос кустами, лесом, травой огромный участок за высоким забором на Третьей линии Серебряного Бора у Бездонного озера. Буйно сплелись, образуя почти лесную чащу, кусты бузины, смородины, жасмина, сирени, черноплодки… Трава на лужайке стояла высокая, как на покосе, старые деревья скрывали и дом Борщовых, похожий на двухэтажную кирпичную казарму со стеклянным лофтом на втором этаже, и сгнившие развалины бывшей дачи маршала Тухачевского, что была на этом участке раньше. И не поверишь даже, что за забором, за Бором-лесом огромный город, Москва… А тут тишина… Птицы поют, пчелы жужжат… И даже шума знаменитого москворецкого пляжа здесь не слышно.

Сиделка с горничной воззрились на Катю, вышедшую из машины. Затем сиделка заулыбалась – узнала ее. Наклонилась к уху старой подруги, что-то объясняя, и они сразу захлопотали хлебосольно, радушно, сообщая, что и обед давно у них готов, и чай, и пироги румяные испечены, и все, все, все вообще – скатерть-самобранка! Милости просим…

Они все вместе обедали в огромной кухне-столовой за большим круглым столом. Кате постоянно накладывали полные тарелки, но она не отказывалась, хвалила кулинарные шедевры домохранительниц, которые в Гекторе – сразу было видно – души не чаяли (и здесь он преуспел со своим обаянием и мужской харизмой!). Генерал-полковника Борщова, отрешенно присутствовавшего за столом в своем инвалидном кресле, сиделка кормила с ложки понемногу и очень аккуратно.

Гектор вообще ничего не ел. Они с Катей то и дело встречались взглядами. И серые глаза его то сверкали, как аквамарины, то туманились… Он был сам не свой, но счастье… да, счастье сквозило в каждом его взгляде, в каждой улыбке.