Великая иллюзия

– У вашей подруги Регины в доме есть фотографии и другой женщины-факира Аделаиды Херманн. Она имела какое-то отношение к вашей бабушке?

– Они встречались в конце двадцатых в Берлине, как нам, детям, сама Великая рассказывала. Аделаида Херманн для нас, деток: Риги, Мармеладки и меня, Стасика, – была кем-то вроде феи-крестной из «Золушки». Волшебница. Учительница бабки. Ту в Берлин ее первый муж привез, он был цирковой, он ее там бросил, изменщик коварный. Аделаида ее подобрала, взяла к себе в номер на стажировку. Бабка прожила у нее почти год, училась ремеслу иллюзиониста. Затем они расстались, Аделаида вернулась в Штаты и вскоре умерла, бабка отправилась назад в Союз. Ей поездочка в Берлин потом здорово аукнулась, насколько я знаю. Всех наших родственников расстреляли. И к ней самой НКВД подбирался.

– Расстрелы? Кровавая «гэбня»? Опять палачи? – всполошился лицедей Гектор – снова вылитый тревожный Фагот. – А избушку-то на Арбате из спецфонда МГБ ей ведь пожаловали. За какие такие провинности? Вместо Героя Соцтруда, как Бугримовой, – ей терем-теремок. За что??

– Не знаю, не знаю… Вам, полковник Борщов, проще узнать, чем мне. А я ведь вас помню… и вашего батюшку. Мы встречались прежде.

– Где?

– Несколько лет назад на приеме в честь Дня России. Мы были с женой. А вы с больным отцом-генералом в инвалидной коляске. У вас самого на черном костюме, помнится, красовался такой орденский иконостас. Насчет дома… покоя он вам не дает, я смотрю… Считаете, что из-за него Регину убили, да? Ну, возможно… Сейчас люди за грош удавятся, а тут такая недвижимость на кону. При жизни Регины там жил ее сын, считалось, что дом его. Как он к Коралли попал – какая теперь разница? Спустя столько лет? В семидесятых его, кстати, у нее хотели отобрать, несмотря на то что квартира уже кооперативной считалась. В цирке поднялась буча – завистники писали кляузы. В таком вот духе – за что дали? Сама Бугримова требовала создать комиссию. Но потом с ней случилась трагедия – на нее напали львы во время представления, изуродовали ее. В цирке говорили – она сама допустила какую-то досадную оплошность как дрессировщик. Странно, у нее же был такой опыт работы с хищниками.

– Вашу бабку оставили в покое? – осведомился Гектор.

Стас Четвергов молчал.

Яркая вспышка… он словно перенесся в памяти на много лет назад – в семьдесят шестой.

Сочи. Цирк шапито. Он с девчонками вернулся с пляжа и вошел в персональный вагончик – гримерку своей бабки. Он подросток, носит длинные волосы и плюет на требования учителей подстричься. Он курит и тайком пробует джин из заграничных запасов Великой. Он часто и подолгу мастурбирует в постели перед сном, мечтая о той, в кого влюбился так жестоко, совсем по-взрослому… насмерть…

Великая в розовом атласном халате стоит к нему спиной, она не знает, что он пришел. На голове ее парик цвета воронова крыла. Она разговаривает с кем-то по телефону, что проведен из шапито прямо в ее «цирковую уборную». Он, Стасик, не слышит тихого, проникновенного, вкрадчивого разговора. Низкий голос Великой словно виолончель, он обволакивает, убеждает, приказывает, повелевает…

Она кладет трубку. Стоя спиной к нему, наливает себе в бокал шампанского из бутылки – в ее «уборной» не переводится алкоголь. И чокается бокалом с фотографией Аделаиды, истинного факира…

– Великая, у тебя полусухое? – громко спрашивает с порога он. Вкус шампанского ему нравится.

Великая резко оборачивается, все ее грузное располневшее тело колышется.

Он смотрит на нее… на ее лицо… на ЭТО…

И падает в обморок.

– Так от Коралловой отстали? – Гектор повторил свой вопрос.

– Склока заглохла сама собой.

Пауза.

– Ваша общая с Гришиной подруга Соня Мармеладова не пустила нас на порог, спряталась, – объявила Катя. – Она действительно не в своем уме?