Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018

Всё встало на свои места. Он даже вздохнул с облегчением, хотя и обманулся в своих лучших чувствах: нет в мире бескорыстия, нет и не было, как, впрочем, и большой любви. Миф всё это. Сказки для дураков. Ба-сен-ки!!! Разочарованию его не было предела: мир давно и безнадежно погряз в лицемерии, мало того, он плескался в этом лицемерии, возводил его в ранг высшей доблести и поклонялся ему, как идолу. Таковы были нравы, таковы были правила игры. Это ли не пример, подтверждающий прописные истины. Он покосился на рыжую чёлку, под которой искрились карие глаза, но почему-то не желал разочаровываться, и сердце его тревожно билось, как не билось никогда в жизни. Мало того, он готов был впиться в этот алый рот, и страсть бунтовала в нём.

— Ха! — воскликнула она презрительно, усмотрев в его жесте уничижение. — Феличка… дорогой… — она говорила так, словно была мудрее и опытнее его, — неужели ты не понял, что это было по любви… ты не находишь?.. — она дунула на свою чёлку, которая взлетела, как пушистое облако, и опустилась на место.

Сердце его ёкнуло ещё слаще. Как долго, оказывается, он ждал именно такого мгновения — всю жизнь, не меньше, и, должно быть, дождался, потому что через мгновение обнаружил себя страшно изумлённым да ещё и с открытым ртом. Лора засмеялась, заставила-таки его покраснеть, и он растерялся и не знал, то ли ставить ей ещё один плюсик, то ли кидать бонус в свою копилку тщеславия. Ах, как давно с ним не случалась эта самая любовь! Она осталась где-то там: на первом или втором курсе универа, в школе, а еще раньше — в песочнице, где он играл во дворе, и на радостях за такие речи Феликс готов был страстно расцеловать её, лишь бы только она подтвердила исключение из правил, но она вдруг добавила абсолютно трезвым голосом:

— Я еду с тобой! — и всё испортила.

— Зачем?.. — не понял он. — Куда?.. — он вообще забыл, что должен делать, и медленно дефилировал в сторону реальности.

Ба! Рассудок взял верх. Феликс вдруг покраснел ещё гуще: это был финал комедии. Мы знакомы, вспомнил он. Это было на корпоративной вечеринке полгода назад. Тогда она блистала в обществе учредителей, издателей, генеральных и главных. Каким-то образом она очутилась рядом с ним в баре. Да, я помню, что вёл себя, как высокомерный болван. Мы чокнулись, выпили коктейль и обменялись ничего не значащими колкостями, потому что страшно понравились друг другу, но не хотели в этом признаться, потому что находились на разных полюсах большой, сложной машины под названием «журналистская конкуренция». Я даже не помню, припоминал он, чем же она меня тогда удивила? Нашла, что называется, коса на камень. И вообще работа в конкурирующих фирмах накладывала на сотрудников обязательства. Я служу в «Единогласии», она — в «Свободном мире». Нельзя сказать, что мы явные враги, но стоим по разные стороны баррикады: «Единогласие» за «новую свободу», а «Свободный мир» — за патриархальную Россию, но с новым укладом, поэтому мы и не праздновали друг друга. Вот откуда я её помню, её чёрные, как маслины, глаза и рыжеватую пушистую чёлку, которую она имела привычку раздувать, как павлин хвост, к месту и не к месту. А шикарные ноги, как у лучших фотомоделей? За одни только ноги можно было отдать богу душу. Звали же её на самом деле не Лора, а Лариса Максимильяновна Гринёва — восходящая звезда «Свободного мира» и «секс-символ» этой же газеты. Так, по крайней мере, утверждалось на глянцевых обложках гламурных журналов и на вестниках самых модных тусовок. Так вот кого я нежданно-негаданно подцепил вчера, понял он и невольно застонал, словно от зубной боли, потому что это была даже не большая, а сверхбольшая ошибка и очень непростительная ошибка, подобная «Титанику». Точнее, ошибок было две: первая — всё это неспроста, а заговор (Феликс не любил историй с неясной концовкой), вторая — Гринёва ему понравилась, настолько понравилась, что он даже целую неделю думал о ней, и это при той ситуации, что девушек вокруг пруд пруди, стоит только поманить пальцем. Теперь надо держать ухо востро, ведь не из-за любви же она прыгнула в мою постель? Конечно, нет. Я знаю, что она цинична и спит с их главным. И я ни на секунду не обольщаюсь на свой счёт. Зачем ей какой-то журналист, пусть даже он и хорош собой: с твердым взглядом и внешностью киногероя? При этой мысли ему пришлось выкинуть из копилки тщеславия сразу десять бонусов. Но легче от этого не стало. Значит, и здесь тонкий расчет с дальним прицелом. Ведь я тоже считаюсь самым перспективным и модным, перед которым открываются самые что ни на есть крепко запертые двери. Неужели она думает раскрутить меня на какой-нибудь ерунде типа любовь? Не выйдет! Он вздохнул, как перед прыжком с парашютом. Циничность, которой он был заражён не меньше любого столичного журналиста, снова поднялась в нём тёмной, мрачной волной.

— Всё! Вылазь! — потребовал он, останавливаясь там, где было запрещено. — Приехали!

Она посмотрела на него с удивлением, как на полного идиота, сбежавшего из Кащенко: