Великая Китайская стена

В первой половине VII века танский Китай пожинал материальные плоды своей внешней политики. В период правления императора Сюаньцзуна (712–756 годы) в Китай со всех сторон хлынули экзотические предметы роскоши; иранские, индийские и тюркские украшения появились на всех предметах домашнего обихода. Северные китайцы настолько привыкли к перевозке диковинных животных с юга, что, когда поставки остановились из-за поднятого неким евнухом из Кантона мятежа в 763 году, поэт Ду Фу печально заметил: «В последнее время поставки живых носорогов или даже перьев зимородка являются редкостью». В крупных городах появилось значительное количество иностранцев: арабов, цейлонцев и в первую очередь торговцев из Согдианы (современный Узбекистан). Их присутствие отчетливо подтверждают характерные для эпохи Тан статуэтки с большими носами, темной кожей и несколько карикатурной внешностью. В столице Чанъани, по оценкам, проживали до двадцати пяти тысяч иностранцев, причем некоторые добились высоких постов. В то время как аристократия все больше привыкала к поло, а император взял себе в наложницы танцовщицу из Ташкента, зеленоглазые золотоволосые женщины с Запада предлагали вино в янтарных бокалах чанъаньским гулякам с деньгами в кармане:

Варварская гурия с лицом, похожим на цветок,
Стоит у чайника с вином, смеется дыханием весны,
Смеется дыханием весны, танцует в газовом платье.

Мужчины носили шапки из леопардовых шкур; женщины выставляли напоказ лица под тюркскими шапочками и выходили на люди одетыми в мужскую одежду для верховой езды. (Видимо, женщины в эпоху Тан пользовались большей свободой, чем в период любой другой этнически китайской династии; уродующий женщин обычай бинтовать ноги появился только при династии Сун, два столетия спустя.)

Мало кто из людей был так привержен всему иностранному, особенно тюркскому, как старший сын Тайцзуна, Ли Чэнцянь, отбиравший в слуги только тюрков или тех, кто умел говорить по-тюркски, одевавшийся как каган и поставивший во дворе своего дворца юрту, украшенную знаменами с головой волка, где и восседал, отрезая мечом от зажаренного барана лакомые куски. Поселки и города западной окраины Китая оказались неизбежно самыми космополитичными из всех, давая приют множеству иранских огнепоклонников, торговцев, музыкантов, акробатов, магов, циркачей и вертлявых согдианских танцовщиц — их-то император Сюаньцзун особенно любил, — легко прыгавших и бегавших по катавшимся по сцене мячам.

В течение первых ста пятидесяти лет своего существования империя Тан часто напоминала диаметрально противоположный фантастический мир, где все обычаи и ценности императорского Китая были поставлены с ног на голову, и к тому же с большим успехом. Стены со своей способностью утверждать в земле и камне резкие эксклюзивные черты, столь притягательные для комплекса китайского культурного превосходства, с презрением отвергли ради тактики — военные кампании и переменчивое дипломатическое жульничество, — которая пришла прямо из степи. Еще не совсем нивелированное мировоззрение Серединного Царства — вера в то, что Китай стоит в центре цивилизованного мира — со всей очевидностью оказалось перед угрозой со стороны поклонения иностранной экзотике, и Тан даже открыла дверь, пусть временно, для сексуальной революции в политике. Именно в период ранней Тан Китаем управляла первая и последняя императрица, У Цзэтянь, подстроившая, получив власть после смерти мужа в 690 году, все традиции конфуцианского патриархата под свои феминистские нужды: уничтожив большую часть мужчин клана Тан, она основала собственную династию с наследованием по женской линии. У Цзэтянь подбирала мужчин для своих утех; расходовала государственные средства на Стимулирующие снадобья — такой силы, что к семидесяти годам у нее, как сообщается, стали расти новые зубы и брови, — рассчитывая получить максимум наслаждения от выбранной ею новой пары любовников. Видимо, более всего возмутило мужчин-аристократов, ее современников, решение императрицы отправить своего внучатого племянника в качестве заложника-жениха для дочери правителя Восточного Тюркского каганата, а не дать ему обычную китайскую принцессу, как традиционно велось со времен Хань. У окружавших императрицу мужчин-придворных — до того покорных из страха перед тайной полицией императрицы — при этом последнем и самом возмутительном нарушении традиционной сексуальной политики, видимо, лопнуло терпение. «Никогда с древних времен не бывало прецедента, чтобы императорского принца женили на женщине из варваров!» — возвысил голос самый прямой и смелый из них, которого тут же послали служить на границу.